О б я з а т е л ь н о е   ч т е н и е

<<<


1.   2.   3.    4.

Л Е Н И Н

ЧТО ДЕЛАТЬ?
НАБОЛЕВШИЕ ВОПРОСЫ НАШЕГО ДВИЖЕНИЯ

 

" ..Партийная борьба придает партии силу и жизненность, величайшим доказательством слабости партии является ее расплывчатость и притупление резко обозначенных границ, партия укрепляется тем, что очищает себя..."

(Из письма Лассаля к Марксу от 24 июня 1852 г.)

Написано осенью 1901 г.

 

ПРЕДИСЛОВИЕ

Предлагаемая брошюра должна была, по первоначальному плану автора, быть посвящена подробному развитию тех мыслей, которые высказаны в статье "С чего начать?" ("Искра" № 4, май 1901 г.). И мы должны прежде всего принести извинение читателю за позднее исполнение данного там (и повторенного в ответ на многие частные запросы и письма) обещания. Одной из причин такого запоздания явилась попытка объединения всех заграничных социал-демократических организаций, предпринятая в июне истекшего (1901) года. Естественно было дождаться результатов этой попытки, ибо при удаче ее пришлось бы, может быть, излагать организационные взгляды "Искры" под несколько иным углом зрения, и во всяком случае такая удача обещала бы положить очень быстро конец существованию двух течений в русской социал-демократии. Как известно читателю, попытка окончилась неудачей и, как мы постараемся доказать ниже, не могла не окончиться так после нового поворота "Рабочего Дела" в № 10 к "экономизму". Оказалось безусловно необходимым вступить в решительную борьбу с этим расплывчатым и мало определенным, но зато тем более устойчивым и способным возрождаться в разнообразных формах направлением. Сообразно этому видоизменился и весьма значительно расширился первоначальный план брошюры.

Главной темой ее должны были быть три вопроса, поставленные в статье "С чего начать?". Именно: вопросы о характере и главном содержании нашей политической агитации, о наших организационных задачах, о плане построения одновременно и с разных концов боевой общерусской организации. Вопросы эти давно уже интересуют автора, пытавшегося поднять их еще в "Рабочей Газете" при одной из неудавшихся попыток ее возобновления (см. гл. V). Но первоначальное предположение ограничиться в брошюре разбором только трех этих вопросов и изложить свои воззрения по возможности в положительной форме, не прибегая или почти не прибегая к полемике, оказалось совершенно неосуществимым по двум причинам. С одной стороны, "экономизм" оказался гораздо более живучим, чем мы предполагали (мы употребляем слово "экономизм" в широком смысле, как оно было пояснено в № 12 "Искры" (декабрь 1901 г.) в статье "Беседа с защитниками экономизма", наметившей, так сказать, конспект предлагаемой читателю брошюры). Стало несомненным, что различные взгляды на решение этих трех вопросов объясняются в гораздо большей степени коренной противоположностью двух направлении в русской социал-демократии, чем расхождением в частностях. С другой стороны, недоумение "экономистов" по поводу фактического проведения в "Искре" наших воззрений показывало с очевидностью, что мы часто говорим буквально на разных языках, что мы не можем поэтому ни до чего договориться, если не будем начинать ab ovo, что необходимо сделать попытку возможно более популярного, поясняемого самыми многочисленными и конкретными примерами, систематического ".объяснения" со всеми "экономистами" по всем коренным пунктам наших разногласий. И я решил сделать такую попытку "объясниться", вполне сознавая, что это очень сильно увеличит размеры брошюры и замедлит ее выход, но не видя в то же время никакой возможности иначе исполнить данное мной в статье "С чего начать?" обещание. К извинению по поводу опоздания мне приходится таким образом прибавить еще извинение по поводу громадных недостатков в литературной отделке брошюры: я должен был работать до последней степени наспех, отрываемый притом всякими другими работами.

Разбор указанных выше трех вопросов составляет, по-прежнему, главную тему брошюры, но начать мне пришлось с двух более общих вопросов: почему такой "невинный" и "естественный" лозунг, как "свобода критики", является для нас настоящим боевым сигналом? почему мы не можем столковаться даже по основному вопросу о роди социал-демократии по отношению к стихийному массовому движению? Далее, изложение взглядов на характер и содержание политической агитации превратилось в объяснение разницы между тред-юнионистской и социал-демократической политикой, а изложение взглядов на организационные задачи - в объяснение разницы между удовлетворяющим "экономистов" кустарничеством и необходимой, на наш взгляд, организацией революционеров. Затем, на "плане" общерусской политической газеты я тем более настаиваю, чем не состоятельнее были сделанные против него возражения и чем менее ответили мне по существу на поставленный в статье "С чего начать?" вопрос о том, как могли бы мы одновременно со всех концов приняться за возведение необходимой нам организации. Наконец, в заключительной части брошюры я надеюсь показать, что мы сделали все от нас зависевшее, чтобы предупредить решительный разрыв с "экономистами", который оказался, однако, неизбежным; - что "Раб. Дело" приобрело особое, "историческое", если хотите, значение тем, что всего полнее, всего рельефнее выразило не последовательный "экономизм", а тот разброд и те шатания, которые составили отличительную черту целого периода в истории русской социал-демократии; - что поэтому приобретает значение и чрезмерно подробная, на первый взгляд, полемика с "Раб. Делом-), ибо мы не можем идти вперед, если мы окончательно не ликвидируем этого периода.

Февраль 1902 г. Н. Ленин

 

I. ДОГМАТИЗМ И "СВОБОДА КРИТИКИ"

а) ЧТО ЗНАЧИТ "СВОБОДА КРИТИКИ"?

"Свобода критики" - это, несомненно, самый модный лозунг в настоящее время, всего чаще употребляемый в спорах между социалистами и демократами всех стран. На первый взгляд, трудно себе представить что-либо более странное, чем эти торжественные ссылки одной из спорящих сторон на свободу критики. Неужели из среды передовых партий раздались голоса против того конституционного закона большинства европейских стран, который обеспечивает свободу науки и научного исследования? "Тут что-то не так!" - должен будет сказать себе всякий сторонний человек, который услыхал повторяемый на всех перекрестках модный лозунг, но не вник еще в сущность разногласия между спорящими. "Этот лозунг, очевидно, одно из тех условных словечек, которые, как клички, узаконяются употреблением и становятся почти нарицательными именами".

В самом деле, ни для кого не тайна, что в современной международной социал-демократии образовались два направления, борьба между которыми то разгорается и вспыхивает ярким пламенем, то затихает и тлеет под пеплом внушительных "резолюций о перемирии". В чем состоит "новое" направление, которое "критически" относится к "старому, догматическому" марксизму, это с достаточной определенностью сказал Бернштейн и показал Мильеран.

Социал-демократия должна из партии социальной революции превратиться в демократическую партию, социальных реформ. Это политическое требование Бернштейн обставил целой батареей довольно стройно согласованных "новых" аргументов и соображений. Отрицалась возможность научно обосновать социализм и доказать, с точки зрения материалистического понимания истории, его необходимость и неизбежность; отрицался факт растущей нищеты, пролетаризации и обострения капиталистических противоречий; объявлялось несостоятельным самое понятие о "конечной цели" и безусловно отвергалась идея диктатуры пролетариата: отрицалась принципиальная противоположность либерализма и социализма; отрицалась теория классовой борьбы, неприложимая будто бы к строго демократическому обществу, управляемому согласно воле большинства, и т. д.

Таким образом, требование решительного поворота от революционной социал-демократии к буржуазному социал-реформаторству сопровождалось не менее решительным поворотом к буржуазной критике всех основных идей марксизма. А так как эта последняя критика велась уже издавна против марксизма и с политической трибуны и с университетской кафедры, и в массе брошюр и в ряде ученых трактатов, так как вся подрастающая молодежь образованных классов в течение десятилетий систематически воспитывалась на этой критике,- то неудивительно, что "новое критическое" направление в социал-демократии вышло как-то сразу вполне законченным, точно Минерва из головы Юпитера. По "своему содержанию, этому направлению не приходилось развиваться и складываться: оно прямо было [перенесено из буржуазной литературы в социалистическую.

Далее. Если теоретическая критика Бернштейна и его политические вожделения оставались еще кому-либо неясными, то французы позаботились о наглядной демонстрации "новой методы". Франция и на этот раз оправдала свою старинную репутацию "страны, в истории которой борьба классов, более чем где-либо, доводилась до решительного конца" (Энгельс, из предисловия к сочинению Маркса: "Der 18 Bruinaire"). Французские социалисты стали не теоретизировать, а прямо действовать; более развитые в демократическом отношении политические условия Франции позволили им сразу перейти к "практическому бернштейнианству" во всех его последствиях. Мильеран дал прекрасный образчик этого практического бернштейнианства, - недаром Мильерана так усердно бросились защищать и восхвалять и Бернштейн, и Фольмар! В самом деле: если социал-демократия в сущности есть просто партия реформ и должна иметь смелость открыто признать это, - тогда социалист не только вправе вступить в буржуазное министерство, но должен даже всегда стремиться к этому. Если демократия в сущности означает уничтожение классового господства, - то отчего же социалистическому министру не пленять весь буржуазный мир речами о сотрудничестве классов? Отчего не оставаться ему в министерстве даже после того, как убийства рабочих жандармами показали в сотый и тысячный раз истинный характер демократического сотрудничества классов? Отчего бы ему не принять лично участия в приветствовании царя, которого французские социалисты зовут теперь не иначе как героем виселицы, кнута и ссылки (knouteur, pendeur et deportateur)? А возмездием за это бесконечное унижение и самооплевание социализма перед всем миром, за развращение социалистического сознания рабочих масс - этого единственного базиса, который может обеспечить нам победу, - в возмездие за это громкие проекты мизерных реформ, мизерных до того, что у буржуазных правительств удавалось добиться большего!

Кто не закрывает себе намеренно глаз, тот не может не видеть, что новое "критическое" направление в социализме есть не что иное, как новая разновидность оппортунизма. И если судить о людях не по тому блестящему мундиру, который они сами себе надели, не по той эффектной кличке, которую они сами себе взяли, а по тому, как они поступают и что они на самом деле пропагандируют, - то станет ясно, что "свобода критики" есть свобода оппортунистического направления в социал-демократии, свобода превращать социал-демократию в демократическую партию реформ, свобода внедрения в социализм буржуазных идей и буржуазных элементов.

Свобода - великое слово, но под знаменем свободы промышленности велись самые разбойнические войны, под знаменем свободы труда - грабили трудящихся. Такая же внутренняя фальшь заключается в современном употреблении слова: "свобода критики". Люди, действительно убежденные в том, что они двинули вперед науку, требовали бы не свободы новых воззрений наряду с старыми, а замены последних первыми. А современные выкрикивания "да здравствует свобода критики!" слишком напоминают басню о пустой бочке.

Мы идем тесной кучкой по обрывистому и трудному пути, крепко взявшись за руки. Мы окружены со всех сторон врагами, и нам приходится почти всегда идти под их огнем. Мы соединились, по свободно принятому решению, именно для того, чтобы бороться с врагами и не оступаться в соседнее болото, обитатели которого с самого начала порицали нас за то, что мы выделились в особую группу и выбрали путь борьбы, а не путь примирения. И вот некоторые из нас принимаются кричать: пойдемте в это болото! - а когда их начинают стыдить, они возражают: какие вы отсталые люди! и как вам не совестно отрицать за нами свободу звать вас на лучшую дорогу! -О да, господа, вы свободны не только звать, но и идти куда вам угодно, хотя бы в болото; мы находим даже, что ваше настоящее место именно в болоте, и мы готовы оказать вам посильное содействие к вашему переселению туда. Но только оставьте тогда наши руки, не хватайтесь за нас и не пачкайте великого слова свобода, потому что мы ведь тоже "свободны" идти, куда мы хотим, свободны бороться не только с болотом, но и с теми, кто поворачивает к болоту!

 

б) НОВЫЕ ЗАЩИТНИКИ "СВОБОДЫ КРИТИКИ"

И вот этот-то лозунг ("свобода критики") торжественно выдвинут в самое последнее время "Раб. Делом" (№ 10), органом заграничного "Союза русских социал-демократов", выдвинут не как теоретический постулат, а как политическое требование, как ответ на вопрос: "возможно ли объединение действующих за границей социал-демократических организаций?" - "Для прочного объединения необходима свобода критики" (стр. 36).

Из этого заявления вытекают два совершенно определенных вывода: 1. "Рабоч. Дело" берет под свою защиту оппортунистическое направление в международной социал-демократии вообще; 2. "Р. Дело" требует свободы оппортунизма в русской социал-демократии. , Рассмотрим эти выводы.

"Р. Делу" "в особенности" не нравится "склонность "Искры" и "Зари" пророчить разрыв между Горой, и Жирондой международной социал-демократии".

"Нам вообще, - пишет редактор "Р. Д." Б. Кричевский, - разговор о Горе и Жиронде в рядах социал-демократии представляется поверхностной исторической аналогией, странной под пером марксиста: Гора и Жиронда представляли не разные темпераменты или умственные течения, как это может казаться историкам-идеологам, а разные классы или слои - среднюю буржуазию, с одной стороны, и мелкое мещанство с пролетариатом, с другой. В современном же социалистическом движении нет столкновения классовых интересов, оно все целиком, во всех (курс. Б. Кр.) своих разновидностях, включая и самых отъявленных бернштейнианцев, стоит на почве классовых интересов пролетариата, его классовой борьбы за политическое и экономическое освобождение" (стр. 32-33).

Смелое утверждение! Не слыхал ли Б. Кричевский о том, давно уже подмеченном, факте, что именно широкое участие в социалистическом движении последних лет слоя "академиков" обеспечило такое быстрое распространение бернштейнианства? А главное, - на чем основывает наш автор свое мнение, что и "самые отъявленные бернштейнианцы" стоят на почве классовой борьбы за политическое и экономическое освобождение пролетариата? Неизвестно. Решительная защита самых отъявленных бернштейнианцев ровно никакими ни доводами, ни соображениями не подкрепляется. Автор думает, очевидно, что раз он повторяет то, что говорят про себя и самые отъявленные бернштейнианцы, - то его утверждение и не нуждается в доказательствах. Но можно ли представить себе что-либо более "поверхностное", как это суждение о целом направлении на основании того, что говорят сами про себя представители этого направления? Можно ли представить себе что-либо более поверхностное, как дальнейшая "мораль" о двух различных и даже диаметрально противоположных типах или дорогах партийного развития (стр. 34-35 "Р. Д.")? Немецкие социал-демократы, видите ли, признают полную свободу критики, - французы же нет, и именно их пример показывает весь "вред нетерпимости".

Именно пример Б. Кричевского - ответим мы на это - показывает, что иногда называют себя марксистами люди, которые смотрят на историю буквально "по Иловайскому". Чтобы объяснить единство германской и раздробленность французской социалистической партии, вовсе нет надобности копаться в особенностях истории той и другой страны, сопоставлять условия военного полуабсолютизма и республиканского парламентаризма, разбирать последствия Коммуны и исключительного закона о социалистах, сравнивать экономический быт и экономическое развитие, вспоминать о том, как "беспримерный рост германской социал-демократии" сопровождался беспримерной в истории социализма энергией борьбы не только с теоретическими (Мюльбергер, Дюринг, катедер-социалисты), но и с тактическими (Лассаль) заблуждениями, и проч. и проч. Все это лишнее! Французы ссорятся, потому что они нетерпимы, немцы едины, потому что они пай-мальчики.

И заметьте, что посредством этого бесподобного глубокомыслия "отводится" факт, всецело опровергающий защиту бернштейнианцев. Стоят ли они на почве классовой борьбы пролетариата, этот вопрос окончательно и [^бесповоротно может быть решен только историческим опытом. Следовательно, наиболее важное значение имеет в этом отношении именно пример Франции, как единственной страны, в которой бернштейнианцы попробовали встать самостоятельно на ноги, при горячем одобрении своих немецких коллег (а отчасти и русских оппортунистов: ср. "Р. Д." № 2-3, стр. 83-84). Ссылка на "непримиримость" французов - помимо своего "исторического" (в ноздревском смысле) значения - оказывается просто попыткой замять сердитыми словами очень неприятные факты.

Да и немцев мы вовсе еще не намерены подарить Б. Кричевскому и прочим многочисленным защитникам "свободы критики". Если "самые отъявленные бернштейнианцы" терпимы еще в рядах германской партии, то лишь постольку, поскольку они подчиняются и ганноверской резолюции, решительно отвергнувшей "поправки" Бернштейна, и любекской, содержащей в себе (несмотря на всю дипломатичность) прямое предостережение Бернштейну. Можно спорить, с точки зрения интересов немецкой партии, о том, насколько уместна была дипломатичность, лучше ли в данном случае худой мир, чем добрая ссора, можно расходиться, одним словом, в оценке целесообразности того или другого способа отклонить бернштейнианство, но нельзя не видеть факта, что германская партия дважды отклонила бернштейнианство. Поэтому думать, что пример немцев подтверждает тезис: "самые отъявленные бернштейнианцы стоят на почве классовой борьбы пролетариата за его экономическое и политическое освобождение" - значит совершенно не понимать происходящего у всех перед глазами.

Мало того. "Раб. Дело" выступает, как мы уже заметили, перед русской социал-демократией с требованием "свободы критики" и с защитой бернштейнианства. Очевидно, ему пришлось убедиться в том, что у нас несправедливо обижали наших "критиков" и бернштейнианцев. Каких же именно? кто? где? когда? в чем именно состояла несправедливость? - Об этом "Р. Дело" молчит, не упоминая ни единого раза ни об одном русском критике и бернштейнианце! Нам остается только сделать одно из двух возможных предположений. Или несправедливо обиженной стороной является не кто иной, как само "Р. Дело" (это подтверждается тем, что в обеих статьях десятого номера речь идет только об обидах, нанесенных "Зарей" и "Искрой" "Р. Делу"). Тогда чем объяснить такую странность, что "Р. Дело", столь упорно отрекавшееся всегда от всякой солидарности с бернштейнианством, не могло защитить себя, не замолвив словечка за "самых отъявленных бернштейнианцев" и за свободу критики? Или несправедливо обижены какие-то третьи лица. Тогда каковы могут быть мотивы умолчания о них?

Мы видим, таким образом, что "Р. Дело" продолжает ту игру в прятки, которой оно занималось (как мы покажем ниже) с самого своего возникновения. А затем обратите внимание на это первое фактическое применение хваленой "свободы критики". На деле она сейчас же свелась не только к отсутствию всякой критики, но и к отсутствию самостоятельного суждения вообще. То самое "Р. Дело", которое умалчивает точно о секретной болезни (по меткому выражению Старовера) о русском бернштейнианстве, предлагает для лечения этой болезни просто-напросто списать последний немецкий рецепт против немецкой разновидности болезни! Вместо свободы критики - рабская,.. хуже: обезьянья подражательность! Одинаковое социально-политическое содержание современного интернационального оппортунизма проявляется в тех или иных разновидностях, сообразно Национальным особенностям. В одной стране группа оппортунистов выступала издавна под особым флагом, в другой оппортунисты пренебрегали теорией, ведя практически политику радикалов-социалистов, в третьей - несколько членов революционной партии перебежали в лагерь оппортунизма и стараются добиться своих целей не открытой борьбой за принципы и за новую тактику, а постепенным, незаметным и, если можно так выразиться, ненаказуемым развращением своей партии, в четвертой - такие же перебежчики употребляют те же приемы в потемках политического рабства и при совершенно оригинальном взаимоотношении "легальной" и "нелегальной" деятельности и проч. Браться же говорить о свободе критики и бернштейнианства, как условии объединения русских социал-демократов, и при этом не давать разбора того, в чем именно проявилось и какие особенные плоды принесло русское бернштейнианство, - это значит браться говорить для того, чтобы ничего не сказать.

Попробуем же мы сами сказать, хотя бы в нескольких словах, то, чего не пожелало сказать (или, может быть, не сумело и понять) "Р. Дело".

 

в) КРИТИКА В РОССИИ

Основная особенность России в рассматриваемом отношении состоит в том, что уже самое начало стихийного рабочего движения, с одной стороны, и поворота передового общественного мнения к марксизму, с другой, ознаменовалось соединением заведомо разнородных элементов под общим флагом и для борьбы с общим противником (устарелым социально-политическим мировоззрением). Мы говорим о медовом месяце "легального марксизма". Это было вообще чрезвычайно оригинальное явление, в самую возможность которого не мог бы даже поверить никто в 80-х или начале 90-х годов. В стране самодержавной, с полным порабощением печати, в эпоху отчаянной политической реакции, преследовавшей самомалейшие ростки политического недовольства и протеста, - внезапно пробивает себе дорогу в подцензурную литературу теория революционного марксизма, излагаемая эзоповским, но для всех "интересующихся" понятным языком. Правительство привыкло считать опасной только теорию (революционного) народовольчества, не замечая, как водится, ее внутренней эволюции, радуясь всякой направленной против нее критике. Пока правительство спохватилось, пока тяжеловесная армия цензоров и жандармов разыскала нового врага и обрушилась на него, - до тех пор прошло немало (на наш русский счет) времени. А в это время выходили одна за другой марксистские книги, открывались марксистские журналы и газеты, марксистами становились повально все, марксистам льстили, за марксистами ухаживали, издатели восторгались необычайно ходким сбытом марксистских книг. Вполне понятно, что среди окруженных этим чадом начинающих марксистов оказался не один "писатель, который зазнался"...

В настоящее время об этой полосе можно говорить спокойно, как о прошлом. Ни для кого не тайна, что кратковременное процветание марксизма на поверхности нашей литературы было вызвано союзом людей крайних с людьми весьма умеренными. В сущности, эти I последние были буржуазными-демократами, и этот вывод (до очевидности подкрепленный их дальнейшим "критическим" развитием) напрашивался кое перед кем еще во времена целости "союза".

Но если так, то не падает ли наибольшая ответственность за последующую "смуту" именно на революционных социал-демократов, которые вошли в этот союз с будущими "критиками"? Такой вопрос, вместе с утвердительным ответом на него, приходится слышать иногда от людей, чересчур прямолинейно смотрящих на дело. Но эти люди совершенно не правы. Бояться временных союзов хотя бы и с ненадежными людьми может только тот, кто сам на себя не надеется, и ни одна политическая партия без таких союзов не могла бы существовать. А соединение с легальными марксистами было своего ирода первым действительно политическим союзом русской социал-демократии. Благодаря этому союзу была достигнута поразительно быстрая победа над народничеством и громадное распространение вширь идей марксизма (хотя и в вульгаризированном виде). Притом союз заключен был не совсем без всяких "условий". Доказательство: сожженный в 1895 г. цензурой марксистский сборник "Материалы к вопросу о хозяйственном развитии России". Если литературное соглашение с легальными марксистами можно сравнить с политическим союзом, то эту книгу можно сравнить с политическим договором.

Разрыв вызван был, конечно, не тем, что "союзники" оказались буржуазными демократами. Напротив, представители этого последнего направления - естественные и желательные союзники социал-демократии, поскольку дело идет о ее демократических задачах, выдвигаемых на первый план современным положением России. Но необходимым условием такого союза является полная возможность для социалистов раскрывать рабочему классу враждебную противоположность его интересов и интересов буржуазии. А то бернштейнианство и "критическое" направление, к которому повально обратилось большинство легальных марксистов, отнимало эту возможность и развращало социалистическое сознание, опошляя марксизм, проповедуя теорию притупления социальных противоречий, объявляя нелепостью идею социальной революции и диктатуры пролетариата, сводя рабочее движение и классовую борьбу к узкому тред-юнионизму и "реалистической" борьбе за мелкие, постепенные реформы. Это вполне равносильно было отрицанию со стороны буржуазной демократии права на самостоятельность социализма, а следовательно, и права на его существование; это означало на практике стремление превратить начинающееся рабочее движение в хвост либералов.

Естественно, что при таких условиях разрыв был необходим. Но "оригинальная" особенность России сказалась в том, что этот разрыв означал простое удаление социал-демократов из наиболее всем доступной и широко распространенной "легальной" литературы. В ней укрепились "бывшие марксисты", вставшие "под знак критики" и получившие почти что монополию на "разнос" марксизма. Клики: "против ортодоксии" и "да здравствует свобода критики" (повторяемые теперь "Р. Делом") сделались сразу модными словечками, и что против этой моды не устояли и цензоры с жандармами, это видно из таких фактов, как появление трех русских изданий книги знаменитого (геростратовски знаменитого) Бернштейна или как рекомендация Дубадавым книг Бернштейна, г. Прокоповича и проч. ("Искра" .№ 10). На социал-демократов легла теперь трудная сама по себе, и невероятно затрудненная еще чисто внешними препятствиями, задача борьбы с новым течением. А это течение не ограничилось областью литературы. Поворот к "критике" сопровождался встречным влечением практиков социал-демократов к "экономизму".

Как возникала и росла связь и взаимозависимость легальной критики и нелегального "экономизма", этот интересный вопрос мог бы послужить предметом особой статьи. Нам достаточно отметить здесь несомненное существование этой связи. Пресловутое "Credo" потому и приобрело такую заслуженную знаменитость, что оно откровенно формулировало эту связь и проболтало основную политическую тенденцию "экономизма": рабочие пусть ведут экономическую борьбу (точнее было бы сказать: тред-юнионистскую борьбу, ибо последняя объемлет и специфически рабочую политику), а марксистская интеллигенция пусть сливается с либералами для "борьбы" политической. Тред-юнионистская работа "в народе" оказывалась исполнением первой, легальная критика - второй половины этой задачи. Это заявление было таким прекрасным оружием против "экономизма", что если бы не было "Credo" - его стоило бы выдумать.

"Credo" не было выдумано, но оно было опубликовано помимо воли и, может быть, даже против воли его авторов. По крайней мере, пишущему эти строки, который принимал участие в извлечении на свет божий новой "программы", приходилось слышать жалобы и упреки по поводу того, что набросанное ораторами резюме их взглядов было распространено в копиях, получило ярлык "Credo" и попало даже в печать вместе с протестом! Мы касаемся этого эпизода, потому что он вскрывает очень любопытную черту нашего "экономизма": боязнь гласности. Это именно черта "экономизма" вообще, а не одних только авторов "Credo": ее проявляли и "Рабочая Мысль", самый прямой и самый честный сторонник "экономизма", и "Р. Дело" (возмущаясь опубликованием "экономических" документов в "Vadeinecum'e"), и Киевский комитет, не пожелавший года два тому назад дать разрешение на опубликование своего "Profession de foi" вместе с написанным против него опровержением, и многие, многие отдельные представители "экономизма".

Эта боязнь критики, проявляемая сторонниками свободы критики, не может быть объяснена одним лукавством (хотя кое-когда, несомненно, не обходится и без лукавства: нерасчетливо открывать для натиска противников неокрепшие еще ростки нового направления!). Нет, большинство "экономистов" совершенно искренно смотрит (и, по самому существу "экономизма", должны смотреть) с недоброжелательством на всякие теоретические споры, фракционные разногласия, широкие политические вопросы, проекты сорганизовывать революционеров и т. п. "Сдать бы все это за границу!" - сказал мне однажды один из довольно последовательных "экономистов", и он выразил этим очень распространенное (и опять-таки чисто тред-юнионистское) воззрение:

наше дело - рабочее движение, рабочие организации здесь, в нашей местности, а остальное - выдумки доктринёров, "переоценка идеологии", как выразились авторы письма в .№ 12 "Искры" в унисон с № 10 "Р. Дела".

Спрашивается теперь: ввиду таких особенностей русской "критики" и русского бернштейнианства в чем должна была бы состоять задача тех, кто на деле, а не на словах только, хотел быть противником оппортунизма? Во-первых, надо было позаботиться о возобновлении той теоретической работы, которая только-только была начата эпохой легального марксизма и которая падала теперь опять на нелегальных деятелей; без такой работы невозможен был успешный рост движения. Во-вторых, необходимо было активно выступить на борьбу с легальной "критикой", вносившей сугубый разврат в умы. В-третьих, надо было активно выступить Против разброда и шатания в практическом движении, разоблачая и опровергая всякие попытки сознательно или бессознательно принижать нашу программу и нашу тактику.

Что "Р. Дело" не делало ни того, ни другого, ни третьего, это известно, и ниже нам придется подробно выяснять эту известную истину с самых различных сторон. Теперь же мы хотим только показать, в каком вопиющем противоречии находится требование "свободы критики" с особенностями нашей отечественной критики и русского "экономизма". Взгляните, в самом деле, на текст той резолюции, которой "Союз русских социал-демократов за границей" подтвердил точку зрения "Р. Дела":

"В интересах дальнейшего идейного развития социал-демократии мы признаем свободу критики социал-демократической теории в партийной литературе безусловно необходимой, поскольку критика не идет вразрез с классовым и революционным характером этой теории" ("Два съезда", стр. 10).

И мотивировка: резолюция "в первой своей части совпадает с резолюцией любекского партейтага по поводу Бернштейна"... В простоте душевной, "союзники" и не замечают, какое testimonium paupertatis (свидетельство о бедности) подписывают они себе этим копированием!.. "но... во второй части более тесно ограничивает свободу критики, чем это сделал любекский партейтаг".

Итак, резолюция "Союза" направлена против русских бернштейнианцев? Иначе было бы полным абсурдом ссылаться на Любек! Но это неверно, что она "тесно ограничивает свободу критики". Немцы своей ганноверской резолюцией отклонили пункт за пунктом именно те поправки, которые делал Бернштейн, а любекской - объявили предостережение Бернштейну лично, назвав его в резолюции. Между тем, наши "свободные" подражатели ни единым звуком не намекают ни на одно проявление специально русской "критики" и русского "экономизма"; при этом умолчании голая ссылка на классовый и революционный характер теории оставляет гораздо больше простора лжетолкованиям, особенно если "Союз" отказывается отнести к оппортунизму "так называемый экономизм" ("Два съезда", стр. 8, к п. I). Это, однако, мимоходом. Главное же то, что позиции оппортунистов по отношению к революционным социал-демократам диаметрально противоположны в Германии и в России. В Германии революционные социал-демократы стоят, как известно, за сохранение того, что есть: за старую программу и тактику, всем известную и опытом многих десятилетий разъясненную во всех деталях. "Критики" же хотят внести изменения, и так как этих критиков ничтожное меньшинство, а ревизионистские стремления их очень робки, то можно понять мотивы, по которым большинство ограничивается сухим отклонением "новшества". У нас же в России критики и "экономисты" стоят за сохранение того, что есть: "критики" хотят, чтобы их продолжали считать марксистами и обеспечили им ту "свободу критики", которой они во всех смыслах пользовались (ибо никакой партийной связи они, в сущности, никогда не признавали, да и не было у нас такого общепризнанного партийного органа, который мог бы "ограничить" свободу критики хотя бы советом); "экономисты" хотят, чтобы революционеры признавали "полноправность движения в настоящем" ("Р. Д." №10, стр. 25), т.е. "законность" существования того, что существует; чтобы "идеологи" не пытались "совлечь" движение с того пути, который "определяется взаимодействием материальных элементов и материальной среды" ("Письмо" в № 12 "Искры"); чтобы признали желательным вести ту борьбу, "какую только возможно вести рабочим при данных обстоятельствах", а возможной признали ту борьбу, "которую они ведут в действительности в данную минуту" ("Отдельное приложение к "Р. Мысли"", стр. 14). Наоборот, мы, революционные социал-демократы, недовольны этим преклонением пред стихийностью, т. е. перед тем, что есть "в данную минуту"; мы требуем изменения господствующей в последние годы тактики, мы заявляем, что, ("прежде, чем объединяться, и для того, чтобы объединиться, необходимо сначала решительно и определенно размежеваться" (из объявления об издании "Искры"). Одним словом, немцы остаются при данном, отклоняя изменения; мы требуем изменения данного, отвергая преклонение пред этим данным и примирение с ним.

Этой "маленькой" разницы и не заметили наши "свободные" копировальщики немецких резолюций!

 

г) ЭНГЕЛЬС О ЗНАЧЕНИИ ТЕОРЕТИЧЕСКОЙ БОРЬБЫ

"Догматизм, доктринерство", "окостенение партии - неизбежное наказание за насильственное зашнуровывание мысли", - таковы те враги, против которых рыцарски ополчаются поборники "свободы критики" в "Раб. Деле". - Мы очень рады постановке на очередь этого вопроса и предложили бы только дополнить его другим вопросом:

А судьи кто?

Перед нами два объявления о литературном издательстве. Одно - "Программа периодического органа Союза рус. с.-д. "Раб. Дело"" (оттиск из № 1 "Р. Д."). Другое - "Объявление о возобновлении изданий группы "Освобождение труда"". Оба помечены 1899 годом, когда "кризис марксизма" давно уже стоял на очереди дня. И что же? В первом произведении вы напрасно стали бы искать указания на это явление и определенного изложения той позиции, которую намерен занять по этому вопросу новый орган. О теоретической работе и ее насущных задачах в данное время - ни слова ни в этой программе, ни в тех дополнениях к ней, которые принял третий съезд "Союза" 1901 года ("Два съезда", стр. 15-18). За все это время редакция "Р. Дела" оставляла в стороне теоретические вопросы, несмотря на то, что они волновали всех социал-демократов всего мира.

Другое объявление, наоборот, прежде всего указывает на ослабление в последние годы интереса к теории, настоятельно требует "зоркого внимания к теоретической стороне революционного движения пролетариата" и призывает к "беспощадной критике бернштейновских и других антиреволюционных тенденций" в нашем движении. Вышедшие номера "Зари" показывают, как выполнялась эта программа.

Итак, мы видим, что громкие фразы против окостенения мысли и проч. прикрывают собой беззаботность" и беспомощность в развитии теоретической мысли. Пример русских социал-демократов особенно наглядно иллюстрирует то общеевропейское явление (давно уже отмеченное и немецкими марксистами), что пресловутая свобода критики означает не замену одной теории другою, а свободу от всякой целостной и продуманной теории, означает эклектизм и беспринципность. Кто сколько-нибудь знаком с фактическим состоянием нашего движения, тот не может не видеть, что широкое распространение марксизма сопровождалось некоторым принижением теоретического уровня. К движению, ради его практического значения и практических успехов, примыкало немало людей, очень мало и даже вовсе не подготовленных теоретически. Можно судить поэтому, какое отсутствие такта проявляет "Раб. Дело", когда выдвигает с победоносным видом изречение Маркса: "каждый шаг действительного движения важнее дюжины программ". Повторять эти слова в эпоху теоретического разброда, это все равно что кричать "таскать вам не перетаскать!" при виде похоронной процессии. Да и взяты эти слова Маркса из его письма о Готской программе, в котором он резко порицает допущенный эклектизм в формулировке принципов: если уже надо было соединяться - писал Маркс вожакам партии - то заключайте договоры, ради удовлетворения практических целей движения, но не допускайте торгашества принципами, не делайте теоретических "уступок". Вот какова была мысль Маркса, а у нас находятся люди, которые, во имя его, стараются ослабить значение теории! Без революционной теории не может быть и революционного движения. Нельзя достаточно настаивать на этой мысли в такое время, когда с модной проповедью оппортунизма обнимается увлечение самыми узкими формами практической деятельности. А для русской социал-демократии значение теории усиливается еще тремя обстоятельствами, о которых часто забывают, именно: во-первых, тем, что наша партия только еще складывается, только еще вырабатывает свою физиономию и далеко еще не закончила счетов с другими направлениями революционной мысли, грозящими совлечь движение с правильного пути. Напротив, именно самое последнее время ознаменовалось (как давно уже предсказывал "экономистам" Аксельрод) оживлением не социал-демократических революционных направлений. При таких условиях "неважная" на первый взгляд ошибка может вызвать самые печальные последствия, и только близорукие люди могут находить несвоевременными или излишними фракционные споры и строгое различение оттенков. От упрочения того или другого "оттенка" может зависеть будущее русской социал-демократии на много и много лет.

Во-вторых, социал-демократическое движение международно, по самому своему существу. Это означает не только то, что мы должны бороться с национальным шовинизмом. Это означает также, что начинающееся в молодой стране движение может быть успешно лишь при условии претворения им опыта других стран. А для такого претворения недостаточно простого знакомства с этим опытом или простого переписывания последних резолюций. Для этого необходимо уменье критически относиться к этому опыту и самостоятельно проверять его. Кто только представит себе, как гигантски разрослось и разветвилось современное рабочее движение, тот поймет, какой запас теоретических сил и политического (а также революционного) опыта необходим для выполнения этой задачи.

В-третьих, национальные задачи русской социал-демократии таковы, каких не было еще ни перед одной социалистической партией в мире. Нам придется ниже говорить о тех политических и организационных обязанностях, которые возлагает на нас эта задача освобождения всего народа от ига самодержавия. Теперь же мы хотим лишь указать, что роль передового борца может выполнить только партия, руководимая передовой теорией. А чтобы хоть сколько-нибудь конкретно представить себе, что это означает, пусть читатель вспомнит о таких предшественниках русской социал-демократии, как Герцен, Белинский, Чернышевский и блестящая плеяда революционеров 70-х годов; пусть подумает о том всемирном значении, которое приобретает теперь русская литература; пусть... да довольно и этого!

Приведем замечания Энгельса по вопросу о значении теории в социал-демократическом движении, относящиеся к 1874 году. Энгельс признает не две формы великой борьбы социал-демократии (политическую и экономическую), - как это принято делать у нас, - а три, ставя наряду с ними и теоретическую борьбу. Его напутствие практически и политически окрепшему немецкому рабочему движению так поучительно с точки зрения современных вопросов и споров, что читатель не посетует на нас, надеемся, за длинную выписку на предисловия к брошюре "Der deutsche Bauernkrieg". которая давно уже стала величайшей библиографической редкостью:

"Немецкие рабочие имеют два существенных преимущества пред рабочими остальной Европы. Первое - то, что они принадлежат к наиболее теоретическому народу Европы и что они сохранили в себе тот теоретический смысл, который почти совершенно утрачен так называемыми "образованными" классами в Германии. Без предшествующей ему немецкой философии, в особенности философии Гегеля, никогда не создался бы немецкий научный социализм, - единственный научный социализм, который когда-либо существовал. Без теоретического смысла у рабочих этот научный социализм никогда не вошел бы до такой степени в их плоть и кровь, как это мы видим теперь. А как необъятно велико это преимущество, это показывает, с одной стороны, то равнодушие ко всякой теории, которое является одной из главных причин того, почему английское рабочее движение так медленно двигается вперед, несмотря на великолепную организацию отдельных ремесл, - а с другой стороны, это показывает та смута и те шатания, которые посеял прудонизм, в его первоначальной форме у французов и бельгийцев, в его карикатурной, Бакуниным приданной, форме - у испанцев и итальянцев.

Второе преимущество состоит в том, что немцы приняли участие в рабочем движении почти что позже всех. Как немецкий теоретический социализм никогда не забудет, что он стоит на плечах Сен-Симона, Фурье и Оуэна - трех мыслителей, которые, несмотря на всю фантастичность и весь утопизм их учений, принадлежат к величайшим умам всех времен и которые гениально предвосхитили бесчисленное множество таких истин, правильность которых мы доказываем теперь научно, - -так немецкое практическое рабочее движение не должно никогда забывать, что оно развилось на плечах английского и французского движения, что оно имело возможность просто обратить себе на пользу их дорого купленный опыт, избежать теперь их ошибок, которых тогда в большинстве случаев нельзя было избежать. Где были бы мы теперь без образца английских тред-юнионов и французской политической борьбы рабочих, без того колоссального толчка, который дала в особенности Парижская Коммуна?

Надо отдать справедливость немецким рабочим, что они с редким уменьем воспользовались выгодами своего положения. Впервые с тех пор, как существует рабочее движение, борьба ведется планомерно во всех трех ее направлениях, согласованных и связанных между собой: в теоретическом, политическом и практически-экономическом (сопротивление капиталистам). В этом, так сказать, концентрическом нападении и заключается сила и непобедимость немецкого движения.

С одной стороны, вследствие этого выгодного их положения, с другой стороны, вследствие островных особенностей английского движения и насильственного подавления французского, немецкие рабочие поставлены в данный момент во главе пролетарской борьбы. Как долго события позволят им занимать этот почетный пост, этого нельзя предсказать. Но, покуда они будут занимать его, они исполнят, надо надеяться, как подобает, возлагаемые им на них обязанности. Для этого требуется удвоенное напряжение сил во всех областях борьбы и агитации. В особенности обязанность вождей будет состоять в том, чтобы все более и более просвещать себя по всем теоретическим вопросам, все более и более освобождаться от влияния традиционных, принадлежащих старому миросозерцанию, фраз и всегда иметь в виду, что социализм, с тех пор как он стал наукой, требует, чтобы с ним и обращались как с наукой,j т. е. чтобы его изучали. Приобретенное таким образом, все более проясняющееся сознание необходимо распространять среди рабочих масс с все большим усердием и все крепче сплачивать организацию партии и организацию профессиональных союзов...

...Если немецкие рабочие будут так же идти вперед, то они будут - не то что маршировать во главе движения - это вовсе не в интересах движения, чтобы рабочие одной какой-либо нации маршировали во главе его, - но будут занимать почетное место в линии борцов; и они будут стоять во всеоружии, если неожиданно тяжелые испытания или великие события потребуют от них более высокого мужества, более высокой решимости и энергии".

. Слова Энгельса оказались пророческими. Через несколько лет немецких рабочих постигли неожиданно тяжелые испытания в виде исключительного закона о социалистах. И немецкие рабочие действительно встретили их во всеоружии и сумели победоносно выйти из них.

Русскому пролетариату предстоят испытания еще неизмеримо более тяжкие, предстоит борьба с чудовищем, по сравнению с которым исключительный закон в конституционной стране кажется настоящим пигмеем. История поставила теперь перед нами ближайшую задачу, которая является наиболее революционной из всех ближайших задач пролетариата какой бы то ни было другой страны. Осуществление этой задачи, разрушение самого могучего оплота не только европейской, но также (можем мы сказать теперь) и азиатской реакции сделало бы русский пролетариат авангардом международного революционного пролетариата. И мы вправе рассчитывать, что добьемся этого почетного звания, заслуженного уже нашими предшественниками, революционерами 70-х годов, если мы сумеем воодушевить наше в тысячу раз более широкое и глубокое движение такой же беззаветной решимостью и энергией.

II. СТИХИЙНОСТЬ МАСС И СОЗНАТЕЛЬНОСТЬ СОЦИАЛ-ДЕМОКРАТИИ

Мы сказали, что наше движение, гораздо более широкое и глубокое, чем движение 70-х годов, необходимо воодушевить такою же, как тогда, беззаветной решимостью и энергией. В самом деле, до сих пор, кажется, еще никто не сомневался в том, что сила современного движения - пробуждение масс (и, главным образом, промышленного пролетариата), а слабость его - недостаток сознательности и инициативности руководителей-революционеров.

Однако в самое последнее время сделано сногсшибательное открытие, грозящее перевернуть все господствовавшие до сих пор взгляды по данному вопросу. Это открытие сделано "Р. Делом", которое, полемизируя с "Искрой" и "Зарей", не ограничилось одними частными возражениями, а попыталось свести "общее разногласие" к более глубокому корню - к "различной оценке сравнительного значения стихийного и сознательно "планомерного" элемента". Обвинительный тезис "Рабоч. Дела" гласит: "преуменьшение значения объективного или стихийного элемента развития". Мы скажем на это: если бы полемика "Искры" и "Зари" не дала даже ровно никаких других результатов кроме того, что побудила "Р. Дело" додуматься до этого "общего разногласия", то и один этот результат дал бы нам большое удовлетворение: до такой степени многозначителен этот тезис, до такой степени ярко освещает он всю суть современных теоретических и политических разногласий между русскими социал-демократами.

Вот почему вопрос об отношении сознательности к стихийности представляет громадный общий интерес, и на этом вопросе следует остановиться со всей подробностью.

 

а) НАЧАЛО СТИХИЙНОГО ПОДЪЕМА

 

Мы отметили в предыдущей главе повальное увлечение теорией марксизма русской образованной молодежи в половине 90-х годов. Такой же повальный характер приняли около того же времени рабочие стачки после знаменитой петербургской промышленной войны 1896 года. Их распространение по всей России явно свидетельствовало о глубине вновь поднимающегося народного движения, и если уже говорить о "стихийном элементе", то, конечно, именно это стачечное движение придется признать прежде всего стихийным. Но ведь и стихийность стихийности - рознь. Стачки бывали в России и в 70-х и в 60-х годах (и даже в первой половине XIX века), сопровождаясь "стихийным" разрушением машин и т. п. По сравнению с этими "бунтами" стачки 90-х годов можно даже назвать "сознательными" - до такой степени значителен тот шаг вперед, который сделало за это время рабочее движение. Это показывает нам, что "стихийный элемент" представляет из себя, в сущности, не что иное, как зачаточную форму сознательности. И примитивные бунты выражали уже собой некоторое пробуждение сознательности: рабочие теряли исконную веру в незыблемость давящих их порядков, начинали... не скажу понимать, а чувствовать необходимость коллективного отпора, и решительно порывали с рабской покорностью перед начальством. Но это было все же гораздо более проявлением отчаяния и мести, чем борьбой. Стачки 90-х годов показывают нам гораздо больше проблесков сознательности: выставляются определенные требования, рассчитывается наперед, какой момент удобнее, обсуждаются известные случаи и примеры в других местах и т. д. Если бунты были восстанием просто угнетенных людей, то систематические стачки выражали уже собой зачатки классовой борьбы, но именно только зачатки. Взятые сами по себе. эти стачки были борьбой тред-юнионистской, но еще не социал-демократической, они знаменовали пробуждение антагонизма рабочих и хозяев, но у рабочих не было, да и быть не могло сознания непримиримой противоположности их интересов всему современному политическому и общественному строю, то есть сознания социал-демократического. В этом смысле стачки 90-х годов, несмотря на громадный прогресс по сравнению с "бунтами", оставались движением чисто стихийным.

Мы сказали, что социал-демократического сознания у рабочих м не могло быть. Оно могло быть принесено только извне. История всех стран свидетельствует, что исключительно своими собственными силами рабочий класс в состоянии выработать лишь сознание тред-юнионистское, т. е. убеждение в необходимости объединяться в союзы, вести борьбу с хозяевами, добиваться от правительства издания тех или иных необходимых для рабочих законов и т. п. Учение же социализма выросло из тех философских, исторических, экономических теорий, которые разрабатывались образованными представителями имущих классов, интеллигенцией. Основатели современного научного социализма, Маркс и Энгельс, принадлежали и сами, по своему социальному положению, к буржуазной интеллигенции. Точно так же и в России теоретическое учение социал-демократии возникло совершенно независимо от стихийного роста рабочего движения, возникло как естественный и неизбежный результат развития мысли у революционно-социалистической интеллигенции. К тому времени, о котором у нас идет речь, т. е. к половине 90-х годов, это учение не только было уже вполне сложившейся программой группы "Освобождение труда", но и завоевало на свою сторону большинство революционной молодежи в России.

Таким образом, налицо было и стихийное пробуждение рабочих масс, пробуждение к сознательной жизни и сознательной борьбе, и наличность вооруженной социал-демократическою теориею революционной молодежи, которая рвалась к рабочим. При этом особенно важно установить тот часто забываемый (и сравнительно мало известный) факт, что первые социал-демократы этого периода, усердно занимаясь экономической агитацией - (и вполне считаясь в этом отношении с действительно полезными указаниями тогда еще рукописной брошюры "Об агитации") - не только не считали ее единственной своей задачей, а, напротив, с самого начала выдвигали и самые широкие исторические задачи русской социал-демократии вообще и задачу ниспровержения самодержавия в особенности. Так, например, той группой петербургских социал-демократов, которая основала "Союз борьбы за освобождение рабочего класса", был составлен еще в конце 1895 года первый номер газеты под названием "Рабочее Дело". Вполне готовый к печати этот номер был схвачен жандармами в набег с 8-го на 9-е декабря 1895 года у одного из членов группы, Анат. Алекс. Ванеева, и "Раб. Делу" первой формации не суждено было увидеть света. Передовая статья этой газеты (которую, может быть, лет через 30 извлечет какая-нибудь "Русская Старина" из архивов департамента полиции) обрисовывала исторические задачи рабочего класса в России и во главе этих задач ставила завоевание политической свободы. Затем была статья "О чем думают наши министры?", посвященная полицейскому разгрому Комитетов грамотности, и ряд корреспонденции не только из Петербурга, но и из других местностей России (напр., о побоище рабочих в Ярославской губ.). Таким образом этот, если не ошибаемся, "первый опыт" русских социал-демократов 90-х годов представлял из себя газету не узко местного, тем более не "экономического" характера, стремившуюся соединить стачечную борьбу с революционным движением против самодержавия и привлечь к поддержке социал-демократии всех угнетенных политикой реакционного мракобесия. И никто, хоть сколько-нибудь знакомый с состоянием движения в то время, не усомнится, что подобная газета встретила бы полное сочувствие и рабочих столицы и революционной интеллигенции и получила бы самое широкое распространение. Неуспех же предприятия доказал лишь, что тогдашние социал-демократы оказались не в силах удовлетворить насущный запрос момента вследствие недостатка у них революционного опыта и практической подготовленности. То же самое надо сказать и про "СПБ. Рабочий Листок" и в особенности про "Рабочую Газету" и про "Манифест" образованной весною 1898 года Российской социал-демократической рабочей партии. Само собою разумеется, что нам и в голову не приходит ставить эту неподготовленность в вину тогдашним деятелям. Но для того, чтобы воспользоваться опытом движения и извлечь из этого опыта практические уроки, необходимо дать себе полный отчет о причинах и значении того или другого недостатка. Поэтому крайне важно установить, что часть (может быть, даже большинство) действовавших в 1895-1898 гг. социал-демократов вполне справедливо считали возможным тогда же, в самом начале "стихийного" движения, выступать с самой широкой программой и боевой тактикой. Неподготовленность же большинства революционеров, будучи явлением вполне естественным, никаких особенных опасений возбуждать не могла. Раз постановка задач была правильная, раз была энергия на повторные попытки осуществить эти задачи, - временные неудачи представляли из себя полбеды. Революционная опытность и организаторская ловкость - вещи наживные. Была бы только охота вырабатывать в себе требуемые качества! Было бы только сознание недостатков, равносильное в революционном деле больше чем половине исправления!

Но полбеды сделалось настоящей бедой, когда это сознание стало меркнуть (а оно было очень живо у деятелей названных выше групп), когда появились люди, - и даже социал-демократические органы, - которые недостаток готовы были возвести в добродетель, которые, попытались даже теоретически обосновать свое раболепство и преклонение пред стихийностью. Этому направлению, содержание которого очень неточно характеризуется слишком узким для его выражения понятием "экономизма", пора подвести итоги.

 

б) ПРЕКЛОНЕНИЕ ПРЕД СТИХИЙНОСТЬЮ. "РАБОЧАЯ МЫСЛЬ"

 

Прежде чем переходить к литературным проявлениям этого преклонения, отметим следующий характерный факт (сообщенный нам из упомянутого выше источника), который бросает некоторый свет на то, как в среде действовавших в Петербурге товарищей возникала il росла рознь будущих двух направлений русской социал-демократии. В начале 1897 года А. А. Ванееву и некоторым из его товарищей пришлось участвовать, перед отправкой их в ссылку, на одном частном собрании, где сошлись "старые" и "молодые" члены "Союза борьбы за освобождение рабочего класса". Беседа велась главным образом об организации и в частности о том самом "Уставе рабочей кассы", который в окончательном своем виде напечатан в № 9-10 "Листка "Работника"" (стр. 46). Между "стариками" ("декабристами", как их звали тогда в шутку петербургские социал-демократы) и некоторыми из "молодых" (принимавшими впоследствии близкое участие в "Раб. Мысли") сразу обнаружилось резкое разногласие и разгорелась горячая полемика. "Молодые" защищали главные основания устава в том виде, как он напечатан. "Старики" говорили, что нам нужно прежде всего вовсе не это, а упрочение "Союза борьбы" в организацию революционеров, которой должны быть соподчинены различные рабочие кассы, кружки для пропаганды среди учащейся молодежи и т. п. Само собою разумеется, что спорившие далеки были от мысли видеть в этом разногласии начало расхождения, считая его, наоборот, единичным и случайным. Но этот факт показывает, что возникновение и распространение "экономизма" шло и в России отнюдь не без борьбы с "старыми" социал-демократами (это часто забывают нынешние "экономисты"). И если эта борьба не оставила, по большей части, "документальных" следов, то причина этого единственно та, что состав работающих кружков менялся невероятно часто, никакая преемственность не устанавливалась, а потому и разногласия не фиксировались никакими документами.

Возникновение "Раб. Мысли" вывело "экономизм" на свет божий, но тоже не сразу. Надо конкретно представить себе условия работы и кратковременность жизни массы русских кружков (а конкретно представляет себе это только тот, кто это пережил), чтобы понять, как много случайного было в успехе или неуспехе нового направления в разных городах и как долго ни сторонники, ни противники этого "нового" не могли, буквально-таки не имели никакой возможности определить, действительно ли это особое направление или просто выражение неподготовленности отдельных лиц. Например, первые гектографированные номера "Раб. Мысли" остались даже совершенно неизвестны громадному большинству социал-демократов, и если мы теперь можем ссылаться на передовицу первого ее номера, то только благодаря перепечатке ее в статье В. И-а ("Листок "Работника"" № 9-10, стр. 47 и ел.), который не преминул, разумеется, усердно - не по разуму усердно - расхвалить новую газету, столь резко отличавшуюся от названных нами выше газет и проектов газет. А на передовице этой стоит остановиться - настолько рельефно выразила она весь дух "Раб. Мысли" и "экономизма" вообще.

Указав на то, что руке в синем обшлаге не удержать развития рабочего движения, передовица продолжает: "...Такой живучестью рабочее движение обязано тому, что рабочий сам берется наконец за свою судьбу, вырвав ее из рук руководителей", и этот основной тезис подробно развивается дальше. На самом деле, руководители (т. е. социал-демократы, организаторы "Союза борьбы") были вырваны полицией из рук, можно сказать, рабочих, - а дело представляется так, будто рабочие вели борьбу с этими руководителями и освободились от их ига! Вместо того, чтобы звать вперед, к упрочению революционной организации и расширению политической деятельности, стали звать назад, к одной тред-юнионистской борьбе. Провозгласили, что "экономическая основа движения затемняется стремлением постоянно не забывать политический идеал", что девиз рабочего движения - "борьба за экономическое положение" (!) или, еще лучше, "рабочие для рабочих"; объявлялось, что стачечные кассы "дороже для движения, чем сотня других организаций" (сравните это, относящееся к октябрю 1897 года, утверждение с спором "декабристов" с "молодыми" в начале 1897 года) и т. п. Словечки в том роде, что во главу угла надо ставить не "сливки" рабочих, а "среднего" рабочего, массового ' рабочего, что "политика всегда послушно следует за экономикой" и т. д. и т.д., сделались модой и приобрели неотразимое влияние на массу привлекаемой к движению молодежи, знакомой в большинстве случаев только с обрывками марксизма в легальном его изложении.

Это было полным подавлением сознательности стихийностью - стихийностью тех "социал-демократов", которые повторяли "идеи" г-на В. В., стихийностью тех рабочих, которые поддавались тому доводу, что копейка на рубль ближе и дороже, чем всякий социализм и всякая политика, что они должны вести "борьбу, зная, что борются они не для каких-то будущих поколений, а для себя и своих детей" (передовая № 1 , "Р. Мысли"). Подобные фразы составляли всегда излюбленное оружие тех западноевропейских буржуа, которые, ненавидя социализм, сами работали (вроде немецкого "социал-политика" Гирша) над пересаживанием английского тред-юнионизма на родную почву, говоря рабочим, что только профессиональная борьба есть именно борьба для самих себя и своих детей, а не для каких-то будущих поколений с каким-то будущим социализмом, - и теперь "В. В. русской социал-демократии" принялись повторять эти буржуазные Фразы_ Важно отметить здесь три обстоятельства, которые нам очень пригодятся при дальнейшем разборе современных разногласий.

Во-первых, указанное нами подавление сознательности стихийностью произошло тоже стихийным путем. Это кажется каламбуром, но это - увы! - горькая правда. Оно произошло не путем открытой борьбы двух совершенно противоположных воззрений и победы одного над другим, а путем "вырывания" жандармами все большего и большего числа революционеров-"стариков" и путем все большего и большего выступления на сцену "молодых" "В. В. русской социал-демократии". Всякий, кто - не скажу: участвовал в современном русском движении, а хотя бы только нюхал его воздух, превосходно знает, что дело обстоит именно так. И если мы тем не менее особенно настаиваем на том, чтобы читатель вполне уяснил себе этот общеизвестный факт, если мы для наглядности, так сказать, приводим данные о "Рабочем Деле" первой формации и о споре между "стариками" и "молодыми" в начале 1897 года, - то это потому, что на незнание широкой публикой (или совсем юной молодежью) этого факта спекулируют люди, хвастающиеся своим "демократизмом". Мы вернемся еще к этому ниже.

Во-вторых, уже на первом литературном проявлении "экономизма" мы можем наблюдать то в высшей степени своеобразное и крайне характерное для понимания всех разногласий в среде современных социал-демократов явление, что сторонники "чисто рабочего движения", поклонники самой тесной и самой "органической" (выражение "Раб. Дела") связи с пролетарской борьбой, противники всякой нерабочей интеллигенции (хотя бы это была и социалистическая интеллигенция) вынуждены прибегать для защиты своей позиции к доводам буржуазных "только тред-юнионистов". Это показывает вам, что "Р. Мысль", с самого своего начала, принялась - бессознательно для самой себя - осуществлять программу "Credo". Это показывает, - (чего никак не может понять "Р. Дело"), - что всякое преклонение пред стихийностью рабочего движения, всякое умаление роли "сознательного элемента", роли социал-демократии означает тем самым, - совершенно независимо от того, желает ли этого умаляющий или нет, - усиление влияния, буржуазной идеологии на рабочих Все, кто толкует о "переоценке идеологии", о преувеличении роли сознательного элемента и т. п., воображают, что чисто рабочее движение само по себе может выработать и выработает себе самостоятельную идеологию, лишь бы только рабочие "вырвали из рук руководителей свою судьбу". Но это глубокая ошибка. В дополнение к сказанному выше приведем еще следующие, глубоко справедливые и важные слова К. Каутского, сказанные им по поводу проекта новой программы австрийской социал-демократической партии:

"Многие из наших ревизионистских критиков полагают, будто Маркс утверждал, что экономическое развитие и классовая борьба создают не только условия социалистического производства, но также и непосредственно порождают сознание (курсив К. К.) его необходимости И вот эти критики возражают, что страна наиболее высокого капиталистического развития, Англия всего более чужда этому сознанию На основании проекта можно было бы думать, что этот якобы ортодоксально марксистский взгляд, опровергаемый указанным способом, разделяет и комиссия, вырабатывавшая австрийскую программу В проекте значится "Чем более капиталистическое развитие увеличивает пролетариат, тем более он вынуждается и получает возможность вести борьбу против капитализма Пролетариат приходит к со знанию" возможности и необходимости социализма В такой связи социалистическое сознание представляется необходимым непосредственным результатом пролетарской классовой борьбы А это совершенно неверно Разумеется, социализм, как учение, столь же коренится в современных экономических отношениях, как и классовая борьба пролетариата, столь же, как и эта последняя, вытекает из борьбы против порождаемой капитализмом бедности и нищеты масс, но социализм и классовая борьба возникают рядом одно с другим, а не одно из другого, возникают при различных предпосылках Современное социалистическое сознание может возникнуть только на основании глубокого научного знания В самом деле, современная экономическая наука настолько же является условием социалистического производства, как и современная, скажем, техника, а пролетариат при всем своем желании не может создать ни той, ни другой, обе они возникают из современного общественного процесса Носителем же науки является не пролетариат, а буржуазная интеллигенция (курсив К. К.) в головах отдельных членов этого слоя возник ведь и современный социализм, и ими уже был сообщен выдающимся по своему умственному развитию пролетариям, которые затем вносят его в классовую борьбу пролетариата там, где это допускают условия. Таким образом, социалистическое сознание есть нечто извне внесенное (von auBen Hineingetragenes) в классовую борьбу пролетариата, а не нечто стихийно (urwuchsig) из нее возникшее Соответственно этому старая Гайнфельдская программа и говорила совершенно справедливо, что задачей социал-демократии является внесение в пролетариат (буквально наполнение пролетариата) сознания его положения и сознания его задачи В этом не было бы надобности, если бы это сознание само собой проистекало из классовой борьбы Новый же проект перенял это положение из старой программы и пришил его к вышеприведенному положению. Но это совершенно перервало ход мысли."

Раз о самостоятельной, самими рабочими массами в самом ходе их движения вырабатываемой идеологии не может быть и речи, то вопрос стоит только так: буржуазная или социалистическая идеология. Середины тут нет (ибо никакой "третьей" идеологии не выработало человечество, да и вообще в обществе, раздираемом классовыми противоречиями, и не может быть никогда внеклассовой или надклассовой идеологии). Поэтому всякое умаление социалистической идеологии, всякое отстранение от нее означает тем самым усиление идеологии буржуазной. Толкуют о стихийности. Но стихийное развитие рабочего движения идет именно к подчинению его буржуазной идеологии, идет именно по программе "Credo", ибо стихийное рабочее движение есть тред-юнионизм, есть Nur-Gewerkschaftlerei, а тред-юнионизм означает как раз идейное порабощение рабочих буржуазией. Поэтому наша задача, задача социал-демократий, состоит в борьбе со стихийностью, состоит в том, чтобы совлечь рабочее движение с этого стихийного стремления тред-юнионизма под крылышко буржуазии и привлечь его под крылышко революционной социал-демократии. Фраза авторов "экономического" письма в № 12 "Искры", что никакие усилия самых вдохновенных идеологов не могут совлечь рабочего движения с пути, определяемого взаимодействием материальных элементов и материальной среды, совершенно равносильна поэтому отказу от социализма, и если бы эти авторы способны были продумать то, что они говорят, до конца бесстрашно и последовательно, как должен продумывать свои мысли всякий, кто выступает на арену литературной и общественной деятельности, то им ничего не осталось бы, как "сложить на пустой груди ненужные руки" и... и предоставить поле действия гг. Струве и Прокоповичам, которые тянут рабочее движение "по линии наименьшего сопротивления", т. е. по линии буржуазного тред-юнионизма, или гг. Зубатовым, которые тянут его по линии поповско-жандармской "идеологии".

Вспомните пример Германии. В чем состояла историческая заслуга Лассаля пред немецким рабочим движением? В том, что он совлек это движение с того пути прогрессистского тред-юнионизма и кооперативизма, на который оно стихийно направлялось (при благосклонном участии Шульце-Деличей и им подобных). Для исполнения этой задачи нужно было нечто, совсем не похожее на разговоры о преуменьшении стихийного элемента, о тактике-процессе, о взаимодействии элементов и среды и т. п. Для этого нужна была отчаянная борьба т стихийностью, и только в результате такой, долгие-долгие годы ведшейся борьбы достигнуто было, например, то, что рабочее население Берлина из опоры прогрессистской партии сделалось одной из лучших крепостей социал-демократии. И борьба эта отнюдь не закончена и посейчас (как могло бы показаться людям, изучающим историю немецкого движения по Прокоповичу, а философию его по Струве). И сейчас немецкий рабочий класс, если можно так выразиться, раздроблен между несколькими идеологиями: часть рабочих объединена в католические и монархические рабочие союзы, другая - в гирш-дункеровские, основанные буржуазными поклонниками английского тред-юнионизма, третья - в союзы социал-демократические. Последняя часть неизмеримо больше всех остальных, но этого главенства социал-демократическая идеология могла добиться и это главенство она сможет сохранить только путем неуклонной борьбы со всеми остальными идеологиями.

Но почему же - спросит читатель - стихийное движение, движение по линии наименьшего сопротивления идет именно к господству буржуазной идеологии? По той простой причине, что буржуазная идеология по происхождению своему гораздо старше, чем социалистическая, что она более всесторонне разработана, что она обладает неизмеримо большими средствами распространения. И чем моложе социалистическое движение в какой-либо стране, тем энергичнее должна быть поэтому борьба против всех попыток упрочить несоциалистическую идеологию, тем решительнее надо предостерегать рабочих от тех плохих советчиков, которые кричат против "преувеличения сознательного элемента" и т. п. Авторы "экономического" письма громят, в унисон с "Раб. Делом", нетерпимость, свойственную младенческому периоду движения. Мы ответим на это: да, наше движение действительно находится в младенческом состоянии, и для того, чтобы скорее возмужать, оно должно именно заразиться нетерпимостью по отношению к людям, задерживающим его рост своим преклонением пред стихийностью. Нет ничего смешнее и ничего вреднее, как корчить из себя стариков, давно уже переживших все решительные эпизоды борьбы!

В-третьих, первый номер "Раб. Мысли" показывает нам, что название "экономизм" (от которого мы не думаем, разумеется, отказываться, ибо так или иначе, а эта кличка уже установилась) недостаточно точно передает сущность нового направления. "Раб. Мысль" не отрицает совершенно политической борьбы: в том уставе кассы, который напечатан в № 1 "Раб. Мысли", говорится о борьбе с правительством. "Рабочая Мысль" полагает лишь, что "политика всегда послушно следует за экономикой" (а "Рабочее Дело" варьирует этот тезис, уверяя в своей программе, что "в России более, чем во всякой другой стране, экономическая борьба неразрывна с политической"). Эти положения "Рабочей Мысли" и "Рабочего Дела" совершенно неверны, если понимать под политикой социал-демократическую политику. Очень часто экономическая Борьба рабочих бывает связана (хотя и не неразрывно) с политикой буржуазной, клерикальной и проч., как мы уже видели. Положения "Раб. Дела" верны, если понимать под политикой политику тред-юнионистскую, т. е. общее стремление всех рабочих добиваться себе от государства тех или иных мероприятий, направленных против бедствий, свойственных их положению, но еще не устраняющих этого положения, т. е. не уничтожающих подчинения труда капиталу. Это стремление действительно обще и английским тред-юнионистам, враждебно относящимся к социализму, и католическим рабочим, и "зубатовским" рабочим, и проч. Есть политика и политика. Таким образом, мы видим, что и по отношению к политической борьбе "Раб. Мысль" проявляет не столько отрицание ее, сколько преклонение пред ее стихийностью, пред ее бессознательностью. Вполне признавая стихийно вырастающую из самого рабочего движения политическую борьбу (вернее: политические пожелания и требования рабочих), она совершенно отказывается от самостоятельной выработки специфической социал-демократической политики, отвечающей общим задачам социализма и современным русским условиям. Ниже мы' покажем, что такова же ошибка и "Раб. Дела".

 

в) "ГРУППА САМООСВОБОЖДЕНИЯ"

И "РАБОЧЕЕ ДЕЛО"

 

Мы разобрали так подробно мало известную и почти забытую в настоящее время передовицу первого номера "Раб. Мысли", потому что она всех раньше и всех рельефнее выразила ту общую струю, которая потом выплывала на свет божий бесчисленными мелкими струйками. В. И-ъ был совершенно прав, когда, расхваливая первый номер и передовицу "Раб. Мысли", сказал, что она написана "резко, с задором" ("Листок "Работника"" № 9-10, стр. 49). Всякий убежденный в своем мнении человек, думающий, что он дает нечто новое, пишет "с задором" и пишет так, что рельефно выражает свои взгляды. Только у людей, привыкших сидеть между двух стульев, нет никакого "задора", только такие люди способны, похвалив вчера задор "Раб. Мысли", нападать сегодня за "полемический задор" на ее противников.

Не останавливаясь на "Отдельном приложении к "Раб. Мысли"" (нам придется ниже по различным поводам ссылаться на это произведение, всего последовательнее выражающее идеи "экономистов"), мы отметим только вкратце "Воззвание группы самоосвобождения рабочих!) (март 1899 г., перепечатано в лондонском "Накануне" № 7, июль 1899 г.). Авторы этого воззвания очень справедливо говорят, что "рабочая Россия еще только просыпается, только осматривается кругом и инстинктивно хватается за первые попавшиеся средства борьбы", но делают из этого тот же неправильный вывод, как и "Р. Мысль", забывая, что инстинктивность и есть бессознательность (стихийность), которой должны прийти на помощь социалисты, что "первыми попавшимися" средствами борьбы всегда будут в современном обществе тред-юнионистские средства борьбы, а "первой попавшейся" идеологией - буржуазная (тред-юнионистская) идеология. Точно так же не "отрицают" эти авторы и политики, а говорят только (только!), вслед за г. В. В., что политика есть надстройка, а потому "политическая агитация должна быть надстройкой над агитацией в пользу борьбы экономической, должна вырастать на почве этой борьбы и идти за нею".

Что касается до "Р. Дела", то оно прямо начало свою деятельность с "защиты" "экономистов". Сказав прямую неправду в первом же своем номере (№ 1, стр. 141-142), будто оно "не знает, о каких молодых товарищах говорил Аксельрод", предостерегавший "экономистов" в своей известной брошюре, "Раб. Дело" в разгоревшейся по поводу этой неправды полемике с Аксельродом и Плехановым должно было признать, что оно "в форме недоумения хотело защитить всех более молодых заграничных социал-демократов от этого несправедливого обвинения" (обвинения "экономистов" Аксельродом в узости). На самом деле, обвинение это было вполне справедливо, и "Р. Дело" прекрасно знало, что оно падало, между прочим, и на члена его редакции В. И-на. Замечу кстати, что в указанной полемике Аксельрод был совершенно прав и "Р. Дело" совершенно не право в толковании моей брошюры: "Задачи русских социал-демократов". Эта брошюра писана в 1897 году, еще до появления "Раб. Мысли", когда я считал и вправе был считать господствующим первоначальное направление СПБ. "Союза борьбы", охарактеризованное мной выше. И по крайней мере до половины 1898 года это направление действительно было господствующим. Поэтому ссылаться в опровержение существования и опасности "экономизма" на брошюру, излагавшую взгляды, которые были вытеснены в С.-Петербурге в 1897-1898 г. "экономическими" взглядами, "Р. Дело" не имело ни малейшего права.

Но "Р. Дело" не только "защищало" "экономистов", а также и само сбивалось постоянно на их основные заблуждения. Источник этой сбивчивости лежал в двусмысленном понимании следующего тезиса программы "Р. Дела": "важнейшим явлением русской жизни, которое главным образом будет определять задачи (курс. наш) и характер литературной деятельности Союза, мы считаем возникшее за последние годы массовое рабочее движение" (курс. "Р. Д."). Что массовое движение есть явление важнейшее, об этом не может быть спора. Но весь вопрос в том, как понимать "определение задач" этим массовым движением. Понимать это можно двояко: или в смысле преклонения пред стихийностью этого движения, т. е. сведения роли социал-демократии до простого прислужничества рабочему движению как таковому (понимание "Раб. Мысли", "Группы самоосвобождения" и прочих "экономистов"); или же в том смысле, что массовое движение ставит перед нами новые теоретические, политические, организационные задачи, гораздо более сложные, чем те, которыми можно было удовлетворяться в период до возникновения массового движения. "Раб. Дело" склонялось и склоняется именно к первому пониманию, потому что оно ни о каких новых задачах ничего определенного не говорило, а рассуждало все время именно так, как будто бы это "массовое движение" избавляет нас от необходимости ясно сознать и решить выдвигаемые им задачи. Достаточно сослаться на то, что "Р. Дело" считало невозможным ставить массовому рабочему движению первой, задачей - низвержение самодержавия, принижая эту задачу (во имя массового движения) до задачи борьбы за ближайшие политические требования ("Ответ", стр. 25).

Минуя статью редактора "Раб. Дела" Б. Кричевского в 7 - "Экономическая и политическая борьба в русском движении", статью, повторяющую те же самые ошибки, перейдем прямо к № 10 "Р. Дела". Мы не станем, конечно, входить в разбор отдельных возражений Б. Кричевского и Мартынова против "Зари" и "Искры". Нас интересует здесь только та принципиальная позиция, которую заняло в № 10 "Рабочее Дело". Мы не будем, например, разбирать того курьеза, что "Р. Дело" усмотрело "диаметральное противоречие" между положением:

"Социал-демократия не связывает себе рук, не суживает своей деятельности одним каким-нибудь заранее придуманным планом или приемом политической борьбы, - она признает все средства борьбы, лишь бы они соответствовали наличным силам партии" и т. д. (№ 1 "Искры")

и положением:

"Если нет крепкой организации, искушенной в политической борьбе при всякой обстановке и во всякие периоды, то не может быть и речи о том систематическом, освещенном твердыми принципами и неуклонно проводимом плане деятельности, который только и заслуживает названия тактики" (№ 4 "Искры").

Смешать принципиальное признание всех средств борьбы, всех планов и приемов, лишь бы они были целесообразны, - с требованием в данный политический момент руководиться неуклонно проводимым планом, если хочешь толковать о тактике, это значило все равно что смешать признание медициной всяких систем лечения с требованием держаться одной определенной системы при лечении данной болезни. Но в том-то и дело, что "Раб. Дело", само страдая болезнью, которую мы назвали преклонением пред стихийностью, не хочет признать никаких "систем лечения" этой болезни. Оно сделало поэтому замечательное открытие, что "тактика-план противоречит основному духу марксизма" (№ 10, стр. 18), что тактика есть "процесс роста партийных задач, растущих вместе с партией" (стр. 11, курс. "Р. Д."). Это последнее изречение имеет все шансы сделаться знаменитым изречением, неразрушимым памятником "направления" "Раб. Дела". На вопрос: "куда идти?" руководящий орган дает ответ: движение есть процесс изменения расстояния между исходным и последующим пунктами движения. Это несравненное глубокомыслие представляет из себя, однако, не только курьез (тогда бы на нем не стоило особенно останавливаться), но и программу целого направления, именно: ту самую программу, которую Р. М. (в "Отдельном приложении к "Раб. Мысли"") выразил словами: желательна та борьба, которая возможна, а возможна та, которая идет в данную минуту. Это как раз направление безграничного оппортунизма, пассивно приспособляющегося к стихийности.

"Тактика-план противоречит основному духу марксизма!" Да это клевета на марксизм, превращение его в ту самую карикатуру, которую противопоставляли нам в войне с нами народники. Это именно принижение инициативы и энергии сознательных деятелей, тогда как марксизм дает, напротив, гигантский толчок инициативе и энергии социал-демократа, открывая ему самые широкие перспективы, отдавая (если можно так выразиться) в его распоряжение могучие силы миллионов и миллионов "стихийно" поднимающегося на борьбу рабочего класса! Вся история международной социал-демократии кишит планами, которые выдвигались то одним, то другим политическим вождем, оправдывая дальновидность и верность политических, организационных взглядов одного, обнаруживая близорукость и политические ошибки другого. Когда Германия испытала один из величайших исторических переломов - образование империи, открытие рейхстага, дарование всеобщего избирательного права, - один план социал-демократической политики и работы вообще был у Либкнехта, другой у Швейцера. Когда на германских социалистов обрушился исключительный закон, - один план был у Моста и Гассельмана, готовых просто звать к насилию и террору, другой - у Хёхберга, Шрамма и (отчасти) Бернштейна, которые стали было проповедовать социал-демократам, что они своей неразумной резкостью и революционностью вызвали закон и должны теперь заслужить примерным поведением прощение; третий план - у тех, кто подготовлял и осуществлял издание нелегального органа. Глядя назад, много лет спустя после того, как борьба из-за вопроса о выборе пути закончилась и история сказала свое последнее решение о пригодности выбранного пути, - нетрудно, конечно, проявить глубокомыслие изречением о росте партийных задач, растущих вместе с партией. Но в момент смуты, когда русские "критики" и "экономисты" принижают социал-демократию до тред-юнионизма, а террористы усиленно проповедуют принятие "тактики-плана", повторяющего старые ошибки, в такой момент ограничиваться подобным глубокомыслием значит выдавать себе "свидетельство о бедности". В момент, когда многие русские социал-демократы страдают именно недостатком инициативы и энергии, недостатком "размаха политической пропаганды, агитации и организации", недостатком "планов" более широкой постановки революционной работы, - в такой момент говорить: "тактика-план противоречит основному духу марксизма" - значит не только теоретически опошлять марксизм, но и практически тащить партию назад.

"Революционер-социал-демократ имеет задачей, - поучает нас далее "Р. Дело", - своей сознательной работой только ускорять объективное развитие, а не отменять его или заменять ею субъективными планами. "Искра" в теории все это знает. Но огромное значение, справедливо придаваемое марксизмом сознательной революционной работе, увлекает ее на практике, благодаря ее доктринерскому взгляду на тактику, к преуменьшению значения объективного или стихийного элемента развития" (стр. 18).

Опять величайшая теоретическая путаница, достойная г-на В. В. с братиею. Мы спросили бы нашего философа: в чем может выразиться "преуменьшение" объективного развития со стороны составителя субъективных планов? Очевидно в том, что он упустит из виду, что это объективное развитие создает или укрепляет, губит или ослабляет такие-то классы, слои, группы, такие-то нации, группы наций и т. п., обусловливая этим такую-то и такую-то международную политическую группировку сил, позицию революционных партий и проч. Но вина такого составителя будет состоять тогда не в преуменьшении стихийного элемента, а в преуменьшении, наоборот, сознательного элемента, ибо у него не хватит "сознательности" для правильного понимания объективного развития. Поэтому один уже разговор об "оценке сравнительного (курс. "Рабочего Дела") значения" стихийности и сознательности обнаруживает полное отсутствие "сознательности". Если известные "стихийные элементы развития" доступны вообще человеческому сознанию, то неправильная оценка их будет равносильна "преуменьшению сознательного элемента". А если они недоступны сознанию, то мы их не знаем и говорить о них не можем. О чем же толкует Б. Кричевский? Если он находит ошибочными "субъективные планы" "Искры" (а он их именно объявляет ошибочными), то он должен был бы показать, какие именно объективные факты игнорируются этими планами, и обвинить "Искру" за это игнорирование в недостатке сознательности, в "преуменьшении сознательного элемента", выражаясь его языком. Если же он, недовольный субъективными планами, не имеет других аргументов, кроме ссылки на "преуменьшение стихийного элемента" (!!), то он доказывает этим лишь, что он (1) теоретически - понимает марксизм а 1а Кареевы и Михайловские, достаточно осмеянные Бельтовым, (2) практически - вполне доволен темп "стихийными элементами развития", которые увлекали наших легальных марксистов в бернштейнианство, а наших социал-демократов в "экономизм", и что он "зело сердит" на людей, решившихся во что бы то ни стало совлечь русскую социал-демократию с пути "стихийного" развития.

А дальше уже идут совсем веселые вещи. "Подобно тому, как люди, несмотря ни на какие успехи естественных наук, будут размножаться стародедовским способом, - так и появление на свет нового общественного порядка, несмотря ни на какие успехи общественных наук и рост сознательных борцов, и впредь будет являться результатом преимущественно стихийных взрывов" (19). Подобно тому, как стародедовская мудрость гласит: чтобы иметь детей, кому ума недоставало? - так мудрость "новейших социалистов" (а lа Нарцис Тупорылов) гласит: чтобы участвовать в стихийной появлении на свет нового общественного порядка, ума хватит у всякого. Мы думаем тоже, что у всякого хватит. Для такого участия достаточно поддаваться - "экономизму", когда царит "экономизм", - терроризму, когда возник терроризм. Так, "Раб. Дело" весной этого года, когда так важно было предостеречь от увлечения террором, с недоумением стояло перед "новым" для него вопросом. А теперь, полгода спустя, когда вопрос перестал быть такой злобой дня, оно в одно и то же время преподносит нам и заявление: "мы думаем, что задачей социал-демократии не может и не должно быть противодействие подъему террористических настроений" ("Р. Д." № 10, стр. 23) и резолюцию съезда: "Систематический наступательный террор съезд признает несвоевременным" ("Два съезда", стр. 18). Как это замечательно ясно и связно! Не противодействуем, - но объявляем несвоевременным, притом объявляем так, что несистематический и оборонительный террор "резолюцией" не объемлется. Надо признать, что такая резолюция очень безопасна и вполне гарантирована от ошибочности, - как гарантирован от ошибок человек, который говорил для того, чтобы ничего не сказать! И для составления такой резолюции нужно только одно: уметь держаться за хвост движения. Когда "Искра" посмеялась над тем, что "Раб. Дело" объявило вопрос о терроре новым вопросом, то "Р. Дело" сердито обвинило "Искру" в "прямо невероятной претензии навязывать партийной организации решение тактических вопросов, данное группой писателей-эмигрантов более 15 лет тому назад" (стр. 24). Действительно, какая претенциозность и какое преувеличение сознательного элемента: решать вопросы заранее теоретически с тем, чтобы потом убеждать в правильности этого решения и организацию, и партию, и массу! То ли дело просто зады повторять и, никому ничего не "навязывая", подчиняться каждому "повороту" и в сторону "экономизма", и в сторону терроризма. "Раб. Дело" даже обобщает этот великий завет житейской мудрости, обвиняя "Искру" и "Зарю" в "противопоставлении своей программы движению как духа, витающего над бесформенным хаосом" (стр. 29). В чем же состоит роль социал-демократии, как не в том, чтобы быть "духом", не только витающим над стихийным движением, но и поднимающим это последнее до "своей программы"? Не в том же ведь, чтобы тащиться в хвосте движения: в лучшем случае это бесполезно для движения, в худшем - очень и очень вредно. "Рабочее" же "Дело" не только следует этой "тактике-процессу", но и возводит ее в принцип, так что и направление его вернее было бы назвать не оппортунизм, а (от слова: хвост) хвостизмом. И нельзя не признаться, что люди, твердо решившие всегда идти за движением в качестве его хвоста, навсегда и абсолютно гарантированы от "преуменьшения стихийного элемента развития".

Итак, мы убедились, что основная ошибка "нового направления" в русской социал-демократии состоит в преклонении пред стихийностью, в непонимании того, что стихийность массы требует от нас, социал-демократов, массы сознательности. Чем больше стихийный подъем масс, чем шире становится движение, тем еще несравненно быстрее возрастает требование на массу сознательности и в теоретической, и в политической, и в организационной работе социал-демократии.

Стихийный подъем масс в России произошел (и продолжает происходить) с такой быстротой, что социал-демократическая молодежь оказалась неподготовленной к исполнению этих гигантских задач. Эта неподготовленность - наша общая беда, беда всех русских социал-демократов. Подъем масс шел и ширился непрерывно и преемственно, не только не прекращаясь там, где он начался, но и захватывая новые местности и новые слои населения (под влиянием рабочего движения оживилось брожение учащейся молодежи, интеллигенции вообще, даже и крестьянства). Революционеры же отставали от этого подъема и в своих "теориях", и в своей деятельности, им не удавалось создать непрерывной и преемственной организации, способной руководить всем движением.

В первой главе мы констатировали принижение "Раб. Делом" наших теоретических задач и "стихийное" повторение им модного клича "свобода критики": у повторявших не хватило "сознательности" понять диаметральную противоположность позиций "критиков"-оппортунистов и революционеров в Германии и в России.

В следующих главах мы рассмотрим, как выражалось это преклонение пред стихийностью в области политических задач и в организационной работе социал-демократии.

Продолжение

<<<

 

 

 

 

 

Rambler's Top100 Rambler's Top100

 

 

 

 

 

Copyright © 1999-2002 ZenRu