обсудить работу в форуме "Конкурс-марафон "Белая Чайка"

 

Владимир Скороглядов
ЛИТЕРАТОР

Последний рабочий день Сизифа перед отпуском был
очень жарким. Такой зной, как известно, всегда, хотя бы на
несколько дней наступает каждым летом, каким бы
дождливым и холодным оно не было. Обед уже закончился,
и работы осталось совсем немного. Почту развезли по
участкам, и Сизифу предстояло лишь разнести ее по домам
и сбросить в почтовые ящики. Он сообщил сослуживцам,
что пошел на участок и уже не вернется. Попрощался с
ними, выслушал традиционные напутствия, какие говорятся
отпускникам, и вышел из здания почтамта. В нем
понемногу просыпалось радостное возбуждение, которое
хорошо знакомо человеку, предвкушающему отпуск.
Грандиозные планы должны быть наконец-то приведены в
исполнение, назначенные поездки вот-вот состоятся,
потому что родственники, вздохнув, согласились поливать
цветы и гулять с собакой, и так далее, и тому подобное.
Сизифу думал о предстоящем отпуске с особенным
удовольствием, потому что никаких планов он не строил,
уезжать никуда не собирался, собак он не имел, а
комнатные растения не любил. Он думал о том, что завтра
утром он проснется и не вскочит, как обычно, с дивана, а
будет валяться, пока действительно не захочет встать. А
потом впереди у него будет день, а потом еще и еще. И,
может быть, в один из этих дней, которых, пока кажется,
будет много, он придумает какой-нибудь план, куда-нибудь
съездит, если денег хватит, или (страшно подумать) купит
кактус и начнет его поливать.
Впрочем, нельзя сказать, что планов Сизиф совсем не
строил. Дело в том, что план подразумевает конкретные,
если выражаться казенным языком, мероприятия. Сизиф же
только мельком думал о том, чем можно будет заняться при
наличии подходящего настроения. Ему казалось, что в эти
дни он начнет писать. Во всяком случае, он представлял
себе, как будет после завтрака садиться за письменный стол
и приступать к работе. Сизиф давно уже собирался начать, и
однажды даже купил целую пачку бумаги для этой цели.
Механичность его труда на почтамте позволяла занимать
мысли совсем другими, отличными от почты вещами. И
Сизиф постоянно искал какой-нибудь сюжет, который он
смог бы воплотить на бумаге. Но лень всегда мешала ему
заставить себя сосредоточиться на конкретной мысли и
всесторонне ее обдумать. Всякий раз отдаленная или явная
ассоциация уводила его в сторону, и спустя некоторое
время он обнаруживал, что думает уже не о том, с чего
начал.
Сизиф машинально раскладывал газеты по ящикам,
когда ему вдруг пришла в голову мысль о том, что завтра
неплохо было бы сходить на гору, посидеть наверху, выпить
пару бутылочек пива и ознаменовать таким образом начало
отпуска. Вообще-то сначала он думал о планах, точнее об
их отсутствии. Вспомнил, кстати, что точно в таком же
состоянии как сейчас бывал перед школьными каникулами
когда-то давно. Точно также ничего не планировал, а просто
отдыхал, тут же вспомнил, как после уроков с друзьями
лазил на гору и играл там. И вот тут ему захотелось попасть
туда снова.От этой мысли он окончательно пришел в
хорошее настроение и поторопился закончить с работой.

II
Сизиф съел приготовленный на скорую руку ужин и
сразу вымыл посуду, что было редкостью. Однако, как
иногда бывает, он был словно подхвачен какой-то силой,
которая заставила его машинально навести на кухне
порядок. Еще по дороге домой Сизиф решил, что ничем он
заниматься не будет и писать не сядет. Внутренний голос,
правда, напомнил ему, что отпуск все-таки предполагалось
посвятить творчеству. На это Сизиф возразил, что сегодня
еще и не отпуск, а последний рабочий день, и по этой
причине можно дать себе послабление. В конце концов он
целый день работал и вполне заслужил длинный
беззаботный вечер с какой-нибудь книгой. К тому же
никакой сюжет так до сих пор и не придуман, так что
нечего зря тратить время на сидение за столом. Привычно
расправившись таким образом с внутренним голосом,
Сизиф достал из шкафа книгу из тех, что давно не
перечитывал, и устроился на диване.
Чтение составляло собственно главное занятие в его
жизни. Работа на почте давала кое-какие средства к
существованию. но другого предназначения у нее не было.
Она не мешала читать и думать, была неизбежным и
малозаметным фоном, и это Сизифа вполне устраивало. С
друзьями он встречался регулярно, пил водку, веселился, и
дважды приглашать Сизифа в гости редко приходилось.
Были в его жизни и женщины. Он и теперь поддерживал
необременительные отношения с одной замужней дамой, и
регулярные, но нечастые, встречи не нарушали спокойного
течения дней. Но ни один из этих полезных и приятных
способов занять свободное время не волновал его так, как
волновала вновь купленная хорошая книга. Сизиф жадно
рассматривал ее еще в магазине, очень довольный клал
книгу в сумку и вечером торопливо читал, засиживаясь
иногда до глубокой ночи.
Видимо многочисленные прочитанные книги и
подтолкнули Сизифа к мысли, что надо попробовать
написать что-нибудь самому. Впрочем, в детстве и
юношестве он уже пробовал быть литературным деятелем.
Была написана какая-то фантастическая эпопея с
непременными космическими полётами и инопланетянами.
В то время ему казалось, что фантастика без инопланетян не
имеет права на существование. Эпопея состояла из пяти
тонких тетрадей, и читал её только ближайший друг
Сизифа. Затем появилась сюрреалистическая повесть "Бред
вечности", написанная в соавторстве с тем же другом. Они
поочередно писали по двенадцать предложений. Прежде
чем лист передавался соавтору для продолжения, шесть
первых предложений из двенадцати скрывались от него
загибанием листа как при игре в чепуху. Затем лист
разворачивался, и все написанные кусочки читались как
целый текст. Чтение каждой вновь написанной главы
приводило друзей в восторг и составляло, конечно, главную
часть всего процесса. Теперь, спустя много лет, хотелось
создать что-нибудь настоящее, что-нибудь имеющее право
называться литературой. Он почти постоянно об этом
думал, и иногда ему казалось, что придумывается что-то
хорошее. Однако все замечательные мысли и выводы,
которые из них вытекали, всегда оказывались столь
мимолетными и неуловимыми, что Сизиф просто не знал,
как их переложить на бумагу, не говоря уже о том, в какой
художественной форме это сделать. Сколько раз уже он
садился перед чистым листом бумаги с ручкой или
карандашом. Иногда ему удавалось даже написать
несколько фраз, но дальше этого дело не шло. Отчего-то
работа останавливалась (если она вообще начиналась), и
Сизиф сидел в задумчивости, рисуя кружочки, крючки и
загогулинки. Потом он вставал из-за стола и шел читать или
смотреть телевизор. Впрочем, не так уж часто он и садился
за стол, чтобы начать творить. Во всяком случае
намеревался он поработать гораздо чаще, чем исполнял
свое намерение. А еще чаще он размышлял о том, чего бы
этакое написать. Уже больше года прошло с тех пор, как это
желание ясно оформилось в сознании Сизифа, а теперь
даже стало навязчивым. Но и по сей день ничего не было
сделано кроме нескольких бессвязных кусков, написанных
по принципу "на что смотрю, про то пою". Сизиф все не
решался их выбросить, вдруг пригодятся.
Сизиф отложил книгу, выключил свет и лег спать.
Умолкнувшему внутреннему голосу он пообещал: "Завтра.
Схожу на гору, отдохну, подумаю там. Вернусь и сяду
поработаю". Теряя эту мысль, он уснул.

III
Город жил рядом с горой. Скорее, конечно, следовало
именовать ее холмом или, может быть, сопкой, но от этих
слов отдавало какой-то географической официальностью,
излишней точностью и терминологией, поэтому все в
городе называли это место горой. Хотя город у подножия
горы рос и давно уже приблизился вплотную к склонам,
сама гора так и осталась необжитым местом. Может быть
потому, что склоны ее были слишком круты, чтобы строить
дорогу наверх, может быть, у городских властей были
другие причины не обращать на гору внимания. А, скорее
всего, наоборот, не было никаких причин уделять горе
внимание. У градоначальников и без того забот всегда
хватало, им не до горы. Так что бетонно-асфальтовый зверь
пощадил ее и свернулся калачиком внизу, не помышляя о
штурме вершины. Зато на горе, конечно, играли мальчишки,
живущие неподалеку, и наверх по склонам вели
протоптанные ими многочисленные тропинки. Большинство
из них были вполне безопасны, хотя по некоторым
приходилось карабкаться с риском соскользнуть вниз. Так
что каждый, кто пожелал бы, мог потратить минут
пятнадцать на подъем и посмотреть сверху, как город
дышит дымкой и суетится людьми.
Сизиф выбрал для подъема тропинку, которая пролегала
через уступ на склоне горы. Добравшись до уступа, он
остановился перевести дух и оглядеться. На уступе по-
прежнему, как и много лет назад, в окружении кустарника,
трав и множества насекомых лежал здоровенный камень. На
самом деле это был даже не камень, а обломок бетонной
глыбы, неизвестно откуда взявшийся на склоне горы.
Сизиф, сколько себя помнил, всегда видел его на одном и
том же месте, на этом уступе примерно на полпути вверх.
Камень естественного происхождения вполне мог бы там
лежать с незапамятных времен. Им, камням, виднее, где
лежать и как долго лежать. Но как мог бетон попасть на
высоту пятиэтажного дома, когда вокруг уже много лет не
велось никагого строительства, было совершенно
непонятно. И куда делось то, частью чего эта глыба была?
Сизиф представил себе страшный взрыв у подножия горы,
который удивительным образом оставил все обломки внизу,
а один зашвырнул сюда. Усмехнувшись своей нелепой
мысли, он двинулся дальше.
Плоская вершина поросла кустарником, и Сизиф легко
нашел укромное место с хорошим видом на город. Он
уселся на траву, расслабился и позволил мыслям течь
сквозь себя, не задерживая их и не подгоняя, не
сосредотачиваясь ни на одной. Устав сидеть, он лег на
спину и некоторое время наблюдал за облаками. В такие
минуты он невольно думал о чем-нибудь глобальном и
непостижимом. Например, о противостоянии порядка и
хаоса, о первопричинах зла или о других вещах, с которыми
он сталкивался в книгах, которые прочитал. Умствование
это не представляло собой цепь логических заключений и
выводов, а было легкой вязью ассоциаций. Стоило
попытаться облечь ее в слова, как она рушилась или
становилась наивной и нелепой. Незаметно для себя он
начал думать о собственном существовании. Он признался
себе в том, что живет как растение, потому что ничего не
делает, посвящая все свободное время чтению и нехитрым
развлечениям вроде телевизора и встреч с друзьями .
Работа, необходимая и полезная с точки зрения общества
нисколько не привлекала его как средство самовыражения.
Он находил небольшую отдушину, когда пил водку в
хорошей компании, где нередко был в центре внимания. Но
это было мимолетное удовлетворение. Уважаемый на
службе и любимый друзьями, Сизиф был не уверен, что
этого достаточно для того, чтобы быть довольным жизнью.
Конечно, смысл отыскать можно и в отсутствии смысла.
Все зависит от того, с какой стороны смотреть. Но как
избежать гнетущей тяжести отвращения к самому себе,
когда ты проводишь дни на службе, а вечера у телевизора?
Как перестать болтать о внутренней свободе и врать,
попивая пивко, своим друзьям про то, чего ты мог бы
совершить, если бы не то и если бы не это, и так далее?
Размышляя таким образом, Сизиф подумал о значении
человеческой деятельности вообще. Направленная в
основном на поддержание и развитие общества и
технического прогресса она, конечно есть необходимая
составляющая часть человеческой жизни, но необходима
лишь постольку, поскольку обеспечивает существование
человека. Такого рода деятельность можно обнаружить и у
животных. Все они тоже ежедневно охотятся, строят гнезда,
то есть работают, чтобы существовать. Человек ничем от не
отличается животного, когда разносит почту, чтобы
получить деньги и купить еды. Человек отличается от
животного способностью делать что-нибудь, не имеющее
никакого отношения к его собственному существованию.
Поэтому, если и создал труд человека из обезьяны, то это
был труд бессмысленный.
Сизиф вдруг обнаружил что провел на горе в
размышлениях уже больше часа, лежать и сидеть на траве
он устал, и пора бы идти домой. Он поднялся, отряхнулся и
начал спускаться.

IV
Отпуск подходил к концу, и уверенности, что будет что-
то написано у Сизифа поубавилось. Каждый день
находились какие-то занятия. То он читал новую книгу, то
смотрел телевизор, то вдруг объявлялись друзья и вечер
был развеселым, а утро тяжелым. Он все время обещал
себе, что начнет завтра, и не начинал. Наверное, Сизиф
просто ленился.
Он приготовил себе обед: порезал на пятачки и обжарил
сосиски, смешал их с тушеной капустой и залил острым
томатным соусом. Есть такое блюдо без пива означало
совершить преступление. После минутного раздумья он
решил, что пиво наливать в стакан он не будет, а будет пить
прямо из горлышка, запивая огнедышащую смесь,
дымящуюся на тарелке. Самое время было включить
телевизор. Вообще-то он, конечно, любил читать за обедом,
но пиво не располагало к чтению, а располагало к ленивому
течению мыслей под бормотание телевизора. Телевизор
бормотал на этот раз про остров Пасхи. С экрана смотрели
каменные статуи, волей прежних жителей острова
обречённые веками смотреть на океанские волны и небо над
ними. Сизифу было совершенно ясно, что теперь нет
никакой возможности понять, почему они поставили эти
статуи, а гипотезы, о которых говорил Сенкевич, выглядели
какими-то наивными, что ли. Хотелось убедительности,
хотелось, чтобы было естественно, а уж если неестественно,
то пусть гипотеза не загоняется в рамки обычных
представлений. Сизиф вдруг ясно представил себе, как
мужики-островитяне волокут статую к берегу, крича друг
другу на древнем языке несколько бессмертных фраз,
предназначенных для переноски тяжестей. И тут, откуда ни
возьмись - чужой человек. То ли он турист, то ли ученый,
неизвестно. Только смотрит он на мужиков с недоумением,
и когда они к нему приближаются, кричит им:
- Мужики, зачем вы эту глыбу волочете?
И один из мужиков, не задумываясь, отвечает:
- А хрен ее знает!
Все стало понятным. Островитяне не имели никаких
причин вырубать статуи из скалы, тащить куда-то и ставить
лицом к морю. Они делали это просто так. Ни зачем, если
так можно сказать. Это и есть тот самый бесполезный труд.
Сизиф подумал даже о том, что это мог быть сюжет для
рассказа. Островитяне остаются людьми только до тех пор,
пока заняты этой бесполезной деятельностью, не имеющей
никакого отношения к их жизни. Как только они перестали
делать и устанавливать статуи, они перестали быть людьми.
Стали животными или просто исчезли. Ежедневная работа с
каменными гигантами таинственным образом позволяла им
стать людьми и быть ими. Непонятно правда, что теперь
удерживает человечество в устойчивом состоянии, но над
этим стоило подумать.
И тут в голову Сизифу пришла простая мысль: если он не
может писать, то он, по крайней мере, может таскать камни.
Может это придаст его существованию смысл. Мысль,
конечно, глупая, дурацкая, но Сизиф вдруг решил
попробовать. Он вспомнил о глыбе, которую видел на
склоне горы, и решил, что завтра он пойдет на гору и
перетащит глыбу с уступа на вершину.

V
Глыба оказалась тяжелой ровно настолько, чтобы Сизиф
не мог пронести ее на руках и двух шагов. Оставался
единственный способ - переваливая ее с боку на бок,
понемногу продвигаться наверх. Сизиф положил в траву
пакет с двумя бутылками пива и принялся толкать глыбу
вверх. Путь наверх занял у него не больше получаса с
небольшим перерывом. Вкатив глыбу на вершину, Сизиф
тут же, не отдыхая, спустился вниз, туда, где оставил пиво,
и принес его к глыбе. Без особенного удовлетворения,
довольный лишь тем, что его никто не видел за этим
идиотским занятием, Сизиф открыл бутылку и приступил к
самой приятной части плана. Он пил пиво, сидя на траве,
привалившись спиной к глыбе с той стороны, где бетон
поровнее, и думал, что теперь осталось придать сделанной
работе бессмысленность - скатить глыбу обратно вниз.
Можно будет потом ее опять вкатывать и сбрасывать. Более
бессмысленное занятие трудно придумать. На самом деле
Сизиф подсознательно чувствовал, что вряд ли повторит
сегодняшний подвиг. Ничего особенного он не ощутил.
Сильнее чувствовать себя человеком он не стал. Над
островитянами по его версии висела угроза исчезновения, а
он, Сизиф, никуда не денется, если не будет таскать камень.
По дороге домой он думал, как написать рассказ об
острове Пасхи и бессмысленном труде. Так, размышляя, он
и не заметил, как добрался домой, и вернулся к реальности
только когда открывал дверь.
Войдя в комнату, Сизиф замер. В квартире кто-то
побывал. Ящик стола был выдвинут, на столе в беспорядке
лежали листы бумаги. Сизиф бросился к тумбочке
проверять, на месте ли документы и деньги, и обнаружил то
и другое совершенно нетронутым. Он заглянул на кухню,
там все на первый взгляд было в порядке, потом он
проверил спальню и шкаф, и тоже не заметил ни пропажи,
ни даже беспорядка. Похоже, что рылись только в столе. Но
в столе-то ничего нет кроме пачки бумаги, купленной для
литературной деятельности, письменных принадлежностей,
да кое-какого инструмента. Из инструмента ничего не
пропало, а вот с бумагой произошла невероятная вещь:
большая ее часть так и осталась лежать в стопке в ящике, но
десять - пятнадцать листов оказались исписаны.
Взволнованный Сизиф взял в руки лист и увидел, что лист
исписан его почерком. Сначала он подумал, что
неизвестный посетитель рассыпал на столе какие-то старые
записи, но ведь только на прошлой неделе Сизиф устроил
ревизию, и выбросил все, как недостойное называться
литературой. Сизиф начал читать написанное и понял, что
не писал этого никогда.
Трудно, но можно представить себе человека, который по
неизвестным причинам забирается в чужую квартиру и
вместо кражи занимается писаниной. Но каким бы
странным ни был этот взломщик, он вряд ли мог бы столь
удачно скопировать почерк Сизифа. Тем более, что кроме
почерка обнаружились и другие признаки,
свидетельствующие о том, что все сделано рукой Сизифа:
бессмысленные узоры, что рисуются машинально в минуты
раздумий, характерный способ зачеркивания ненужного
текста и, наконец, язык. Сизиф сразу почувствовал, что
запросто мог бы это написать и сам. Даже не так. Чем
дольше он смотрел на текст, тем сильнее становилось
ощущение того, что еще полчаса назад он не ворочал
камень на горе, а сидел за столом и собственноручно писал
эти строки. Сообразив наконец, что ограбления не было и
все в порядке, Сизиф превел дух, и опустился в кресло.
Происшедшее не оставляло сомнений: бессмысленный труд
принес свои плоды, предстояло только понять, что с ними
делать.

VI
Некоторое время Сизиф экспериментировал с
неожиданно открывшимся явлением. Например, он запер
бумагу в столе, а ключ взял с собой на гору. Втащив камень
наверх и сбросив его обратно, он вернулся домой и
обнаружил, что стол открыт, листы исписаны новым
текстом, а ключ тем не менее покоится кармане джинсов.
Потом он попробовал не сбрасывать камень вниз, но в этом
случае ничего не происходило: работа должна быть
действительно бессмысленной. Однажды даже Сизиф
убедил пришедшую к нему на свидание женщину
подождать его дома. Он сослался на неожиданные срочные,
смертельно важные дела, пообещал что-то немыслимое, и,
пользуясь женской благосклонностью, умчался на гору
сделать свою работу. Страшно торопясь (все-таки его ждала
женщина), он прибежал домой, мельком бросил взгляд на
письменный стол и увидел, что на нем ничего нет. В
последующий час он не раз косился на стол, даже в самые
интимные минуты общения с дамой. Конечно, ничего не
происходило. Бумага не выскакивала из стола, а ручка не
начинала сама собой на ней писать. Сизиф даже
расстроился, хотя и не знал, почему, и чего, собственно, он
ждал от этого опыта. Выйдя из дома проводить подругу, он
подумал, что, может быть, все испортил этим
экспериментом. Однако, когда он вернулся, все произошло
как всегда: стол раскрыт, бумага исписана, а некоторые
листы даже разорваны на мелкие кусочки. Видимо автору
не понравилось, что он написал.
Он унес бумагу на почту и снова таскал камень. Без
бумаги, конечно, ничего не было написано, но стоило ему
вернуть бумагу домой и отлучиться на десять минут в
магазин, как все повторилось. Тогда Сизиф бросил опыты и
смирился.
Он шел на гору после работы и таскал камень, а вечером
находил дома новую порцию исписанной бумаги.
Полезного текста, как выяснилось, появлялось не очень
много. Большая часть написанного отвергалась и
зачеркивалась, будто автор мучительно подбирал слова,
прежде чем остановиться на подходящем варианте. Сначала
Сизиф с интересом читал написанное словно некий чужой
роман с продолжением, какие печатают в журналах
небольшими порциями. Он даже взялся было переписывать
начисто вновь появляющиеся черновики. Но посидев за
этим делом несколько вечеров, Сизиф почувствовал, что
делать это ему просто лень, хотя мысль, что настоящий
автор все-таки он сам, становилась все более привычной. И
именно из-за этой мысли появилось какое-то недовольство,
сначала легкое, тем, что же он пишет.
Трудно сказать, что же Сизиф писал: роман или, может
быть, повесть. Действие происходило в выдуманном мире.
Точнее сказать, действия-то пока и не было, а были
размышления главного героя, сидящего за столиком в
харчевне и ожидающего неизвестно чего. Впрочем даже не
отсутствие действия смущало Сизифа. Чем-то
искуственным отдавало от написанного. Отсутствовала
реальность, которая должна быть, даже если ты пишешь про
выдуманный мир. Как-то угловато, если не сказать коряво,
было написано. Да ведь он и всегда так писал. Вспомнив
свои немногочисленные попытки начать творить, Сизиф
вдруг понял, что он бросал начатое не только потому, что не
было идеи, или ему становилось лень писать. Просто он
чувствовал, что получается ерунда, что написано плохо, а
как сделать лучше он не знал и не умел. Теперь оказалось не
нужным заботиться об идеях или о том, чтобы заставить
себя работать над текстом. Все, что требовалось - втащить
камень в гору и скатить его вниз, это нетрудно. Но пишет-то
не камень, а тот кто его таскает, и от этого никуда не деться.
И все-таки он продолжал ходить на гору.

VII
Вскоре кончилась бумага. Сизиф еще раз перечитал все,
что накопилось, лишний раз убедился, что ему все не
нравится, сложил все листы в сумку, оделся и отправился на
гору. Там он привычно втащил камень наверх, отдохнул, а
затем развел костер. Сизиф сжигал листы по одному и
практически ни о чем не думал, а только смотрел, как они горят
Когда все догорело, он скатил камень вниз и пошел домой.
После этого Сизиф стал приходить и таскать камень
только по воскресеньям, оставляя себе субботу для отдыха,
а в будние дни и обычной работы на почте хватало. И при
этом он тщательно следил, чтобы в столе ни в коем случае
не появлялась чистая бумага.

 

 

 

на главную страницу ZenRu

 

 

 

 

Rambler's Top100 Rambler's Top100

 

Copyright © 1999-2001 ZenRu