обсудить работу в форуме "Конкурс-марафон "Белая Чайка"

 

Ольга Шемякина
Снавь

- Хочешь, я научу тебя жить?
Но Илья не поверил, да и кто может этому учить? Он усмехнулся:
- Это невозможно.
- Ну почему же? - человек настаивал на своем. - Возможно все, во что ты веришь.
- Тогда, простите, я не верю. Не существует идеального пути, а если и есть, то он никому не известен. Сказки все это. Искал я, искал, наискался. Спасибо, достаточно. И потом, ведь Вы не можете доказать, что научите меня правильно жить? А что Вы скажете на то, что человек должен все познавать на собственном опыте? И вообще, кто Вы такой и откуда здесь появились, и чего вам вообще всем от меня надо?
Незнакомец лукаво улыбнулся:
- Ну-ну, молодой человек, не надо так раздражаться. Может, в чем-то ты и прав. Отчасти, все это верно. И ты, конечно, вправе задавать мне вопросы. Да, доказать я не могу, но попробуй довериться интуиции, прислушаться к себе...
Илья прервал:
- Старая песня.
Он не был шокирован появлением так называемого "духовного учителя" из-за пожизненного пофигизма. Так что, когда неизвестно откуда в комнате появился незнакомец, Илья так и остался лежать на диване, продолжая рассматривать плохо оштукатуренный потолок. Радиоприемник продолжал что-то наигрывать, когда новоявленный мессия обратился к нему с таким странным предложением об обучении его, Ильи, правильной жизни. А что, скажите на милость, Илье оставалось делать, кроме как спокойно парировать такое предложение фразой: "Это невозможно". Была еще одна причина, по которой он ничему не удивлялся: иногда терялась грань между иллюзиями и реальностью, между сном и жизнью. Часто сон был реальнее происходящего на самом деле, он подчинялся законам логики этого мира, а вот мир порой нарушал предписанные ему законы, порой дни тянулись и тянулись, наполненные настолько однообразным состоянием, что казались каким-то одним ужасным, нескончаемым днем, когда сознание было словно покрыто пеленой, мутной туманной дымкой, а воздух казался более густым, чем он должен быть; все было вязким и тягучим, и попытки вырваться из этого состояния не увенчивались успехом, и хотелось кричать, но крик застревал в этом ватном пространстве, не сумев вырваться, и тело существовало отдельно от разума, по инерции рука подносила ложку ко рту, ноги двигались, глаза смотрели телевизор, язык произносил слова - все по инерции, а душа? А души как будто и не было, она, устав бороться, на время словно умирала, пережидая это состояние. И это было тяжело: не чувствовать себя, не ощущать себя как личность, подчиняясь какому-то нелепому закону инерции.
Наблюдать свою жизнь словно бы со стороны и с ужасом думать: "Неужели это я? Это я ем, хожу, сплю, разговариваю с людьми? Неужели это все делаю я? И потом, за кого меня принимают? Меня уважают за то, что я могу закадрить любую девушку на улице, я почему-то - душа компании, забавный и обаятельный, меня считают общительным и раскомплексованным человеком. Ребята, это же не я. Я, который настоящий, вовсе не такой. Я, который я - усталый, старый, скучный зануда, я - тот, кто только и делает, что лежит на диване и мечтает, кто хочет покоя, кто все время только и ноет, что жизнь - дерьмо. И после этого вы будете говорить, что я жизнерадостен и раскомплексован? Ха-ха.
Вы ошиблись, господа. Это не я. Когда я говорю об этом, то люди не верят, не хотят верить, все это воспринимается очередной моей шуткой. Но в то же время, это действительно мои поступки.
Как это все странно. Кто живет во мне, кто отнял у меня мою жизнь и нагло пользуется ею, заставляя меня смотреть и удивляться, смиряясь со своей беспомощностью, кто ест из моей тарелки и спит на моей постели? Ты, второе Я, выходи на честный бой, довольно прятаться! Это подло с твоей стороны - заставлять меня смотреть и бездействовать. Это отвратительно: сидеть в теплой компании, а потом зайти в туалет, простите, и осознать, что я, оказывается, пьяный вдрызг, стою, расплываясь ехидной улыбочкой, покачиваясь, и не верю, что это я. Да я бы не смог, никогда бы не смог. И душа кричит: нет, это не Я, это какая-то ошибка, но не могу вырваться, задыхаясь в паутине, увязая в болоте, упираясь руками в стекло, которое отделяет меня от меня же. И после всего этого мне надо поверить в то, что это я так живу по-настоящему? Что это - реальный мир? Нет уж, увольте меня от такого гнусного мира, где все наизнанку, лучше я буду спать всю жизнь, но зато быть собой. Все, засыпаю. Адъю!"
- Ну, так что ты решил? - спросил незнакомец, вновь появившийся странным образом: прямо из ничего.
На этот раз Илья не стал отвечать: "Я подумаю". Ему порядком надоел этот назойливый человеко-призрак, и он сдался:
- Ладно, валяй, учи.
Потом добавил:
- Все равно делать нечего.
И терять было нечего. Что можно потерять, особенно, если ничего не имеешь, кроме боевого набора человека конца 20 века: скуки, душевной пустоты да одиночества. Незнакомец удовлетворенно кивнул и растаял в воздухе.
Илья перевернулся лицом к стене и начал изучать пыльный ковер. Он вспомнил, что когда-то в детстве по ночам ему казалось, что вместо стены простирается какой-то другой мир. Тогда он пытался пальцами ноги проникнуть в страшную притягивающую мглу. Время тянулось медленно. Так. Еще немного. Потихонечку. И не знал он, чего хотелось больше: почувствовать, что там зловещая пустота или же спасительная надежная стена. Ужас и любопытство смешивались. Наконец побеждало второе. Илья усмехнулся, когда вспомнил, как в эти моменты он пугался и со всей силы ударялся пальцами об все же существующую стену. Тупая боль приводила его в чувство. Но он пробовал изо дня в день, боялся и снова пробовал. Зачем? Теперь ему было лишь интересно вспомнить, каким он был. А ведь правда, все было по-другому. Ведь он к чему-то стремился, искал и смысл жизни, и свой путь, и Учителя.
Но в конце концов, как он любит выражаться, "обрел бессмыслие". И теперь, когда Илья понял, что нет в жизни ничего стоящего - ни смысла, ни объективной истины, ни настоящей любви - теперь к нему заявился какой-то непонятый гражданин и хочет научить его жить. Очень остроумно. "Почему в жизни все приходит не вовремя, как правило, чересчур поздно?"- лежал он и думал: " Почему бы всем не оставить меня просто в покое? Я ничего уже не хочу, впрочем, мне все равно. Если этому типу так хочется, так пусть учит".
- Илюшь, сынок, иди кушать, - осторожно постучалась мать, но войти не решилась.
- Да ну, я сплю.
- Ты все время спишь, - послышался укор в голосе.
Илья сразу почувствовал раздражение, предвкушая очередной скандал, но на этот раз обошлось - мать тихо удалилась.
"Да, я все время сплю, ну и что? Во сне жить интересней, да и возможностей больше. Захотел - полетел, захотел - под водой походил как ни в чем ни бывало, а коли сон не понравился, так можно и другой посмотреть. Отчего же не посмотреть? Пожалуй, сейчас и посмотрю". Илья подумал еще о чем-то немного, но наконец в голове зазвучала музыка. Это состояние дремы, где-то между сном и бодрствованием - на этот раз выходила какая-то симфония. "Красиво, но чертовски смахивает на Чайковского, потому что мелодию выводят скрипки. Нет, немного надо подправить: пошла духовая группа, так, ритм держите. Отлично. Получается довольно-таки оригинальная вещица - джазуха в исполнении симфонического оркестра. Жаль, не умею выписывать партитуру, да и не вспомню ведь, когда проснусь, вот досада". Но затем замелькали сумбурные бессвязные образы, и он понял, что засыпает, что уже окончательно провалился в сон.
"Что же это за сон такой, если и здесь я лежу на диване в своей квартире?" - с сожалением подумал он, но тут прилетели двое милых служителей преисподней и его взяли под белы рученьки, да в форточку - фьюить. А он вырывается, говорит: " Что вы? Я сам полечу охотно". И устремились они в ночное небо, сгорает наш Илюша от нетерпения, а они словно мысли угадывают и отвечают: "Потерпи, тебе еще надо последнее испытание пройти". "Да пожалуйста, охотно, только бы поскорее," - отвечает.
Доставили его к какому-то дому, оставили в парадном, пообещали ждать. Смотрит Илья на дом, и кажется то ему страшным, впечатление угнетающее оставляет, словно у Достоевского вычитанный дом стоит - грязный, старый, но видны остатки былого величия.
Поднимается Илья по лестнице черного хода, винтовой почему-то, другой там не оказалось. Темно, сыро, неприятно. Но вот наверху свет забрезжил. И лестница наконец привела к квартире одной-единственной. Дверь отсутствует. Заходит он и оказывается в комнате, которая напоминает класс, потому что на одной стене висит доска. Видит он множество разных людей, кто сидит, кто ходит. И все они улыбаются, не внешне, а как бы внутренне тихо светятся умиротворенностью - и раввины, и православные священники, и простые люди. Особенно Илью буддист один порадовал, тот, что подошел, лучась добротой и спокойствием, и подумал: "Смотри, как здесь всем хорошо, оставайся с нами". Илья понял, что здесь можно не разговаривать, а просто передумываться на едином и понятном для всех языке. И в ответ ему подумал вежливый отказ, спасибо, мол, я постою, подожду. Буддист обнадежил: "Он сейчас выйдет".
Следующий эпизод, который вспомнился Илье поутру был таким: действие происходит там же, стоит он якобы в дверном проеме, спиной к лестнице и соответственно, к темноте, лицом к комнате. Вот приближается к нему... сам Господь Бог: молодой, волосы длинные. Ой, а ведь Он же голым был, но тогда это показалось таким естественным. Таким же, как и то, что не было у Него определенных черт лица, то есть были, конечно, но не запомнилось ничего особенного, может, в этом и было Его божественное совершенство - Он же не личность, Он - Бог, и вмещает в себя все человеческие личности одновременно, если можно так выразиться. Таким Он был простым, и не страшным совсем, и никакой свет от Него не исходил, и не был Он таким приторно вселюбящим, как молодые и одержимые христиане - сектанты, которые с такой жадной и фанатичной любовью на тебя смотрят, что, кажется, готовы убить. И выглядел Он как обыкновенный человек, и благодати от Него никакой не исходило, и не переполнило меня благоговением, и не распластался я ниц перед Ним. И не было у Него не только черт лица, но и выражения. И не было у Него состояния душевного или настроения. Ни улыбки, ни тени гнева, ни равнодушия, ни печали - ничего этого не было и в то же время все это было в нем. Могло показаться, что он равнодушен, но нет, он был именно равно душен - всего поровну, а еще можно сказать, что душа его была просто спокойна. Так, а что же было потом? Он мне что-то говорил. А, вспомнил: Он подошел и непринужденно мысленно спросил: "Ну что, уходишь?"
- Да, прости, но таков мой выбор.
- Ну что ж, прощай.
И казалось, что только это Он и мог сказать. Только так и мог поступить: не укоряя, не прося, не угрожая, не милостиво прощая, отпустить, не унижаясь и не унижая. И мне стало легко на душе оттого, что не было долгих объяснений. Воистину, Он - Бог. Милостивый Бог. Он стоял и смотрел, как я спускаюсь по лестнице. Я знаю это, хотя ни разу не обернулся. Если бы обернулся, то может и побежал бы обратно, пополз на четвереньках, каясь и со стыда сгорая. Если бы повернулся, то может, сгорел бы в лучах Его гнева. Но нет, сказалось врожденное упрямство. А господа-то обманули меня, не стали ждать у дома, смылись, черти. Но я во что бы то ни стало решил попасть в их обитель - начал я летать над городом и искать их, насилу нашел, призываю их, ликующе вопия, мол, меня отпустили, теперь я свободен, полетели же. (Ну прямо булгаковщина какая-то выходит). Но они, завидев меня, бросились наутек, и тут во сне начало светать, тогда я быстренько полетел обратно домой через форточку и в кровать". Илья усмехнулся, подумав: "Чего только не присниться, однако. Да, жаль, что опять до Сатаны не добрался. А может Бог он же и Сатана? Ведь Бог, именно Бог придумал все качества человеческие, Ведь именно Он попустил зло, он позволил пороку существовать, Он создал жизнь как процесс, как движение, вечное столкновение двух противоположностей: добра и зла. Мудро, очень мудро. Наличие выбора лучше бессмертия в Эдемском саду, вечной статитки. Хотя, как знать, какова была бы жизнь без грехопадения? Да, что-то мне с утра пораньше чушь какая-то в голову лезет".
Илья полежал еще, покурил. Сигарета, выкуренная натощак, вызвала неприятное ощущение в желудке и во рту. Он хотел было вновь вздремнуть, но плохозатушенная сигарета никак не хотела смириться с предстоящей окончательной погибелью своей, она дымилась в пепельнице, и дым легкой, но въедливой струйкой стремился, словно возмущаясь и мстя за убийство, попасть прямо в нос. Тогда возмутился Илья, окончательно проснувшись от злостно мстящего "бычка", и решил выбросить эту пакость в окно, чтобы никакие призраки убиенных не тревожили его покой. Пошел открывать и удивился, увидев, что форточка раскрыта настежь.
Высунулся он в форточку, решил попробовать вылезти, (ведь во сне-то получилось), но застрял где-то на уровне плеч. На улице было пустынно и день выдался какой-то никакой: ни солнечный, ни дождливый. И не поймешь какое время года - то ли поздняя осень, то ли ранняя весна - все один черт: деревья голые, асфальт усеян лужами от ночных дождей, воздух сырой и тяжелый.
Холодно. Илья выпустил воздух изо рта, тот превратился в облачко пара. Редкие, куда-то вечно спешащие прохожие показались сегодня особенно серыми, усталыми и полуживыми. Полутрупы, умирающие все больше и больше, и еще больше, еще, с каждым днем, с каждой нерешенной проблемой, с каждым словом, вылетающем изо рта, с каждым взглядом, теряющим блеск и живость, приобретающим мутоту, что заволакивает всякую надежду. Бедные, безнадежные люди. А вот если они так вот умрут, не заметят этого и дальше пойдут? Брррр! Какая гадость, если бы трупы по улицам ходили. Илье сразу стало как-то не по себе от такой мысли. Снова начался поганый мелкий дождик, похожий на человека, исподтишка делающего гадости. Нет, он не будет в открытую, зачем? Можно и так, методичными полунамеками, капая на мозги изо дня в день по мелочам, жизнь испортить. Вот и дождик был таким же, нет, чтобы настоящий ливень, который пройдет, уступив место солнцу, а этот гад словно на измор берет. Не возьмешь. И Илья решил поспать еще, потому что делать как всегда было нечего. А от такой погоды и вообще тоска. Да еще к тому же мать сегодня не работает, целый день дома сидеть будет. В подтверждение этих мыслей загремели кастрюли на кухне, что-то разбилось. Уснуть совершенно невозможно, придется вставать. На кухне мало того, что разбилась тарелка, пахло чем-то горелым.
- Яичница подгорела, - пояснила мать.
- А...- протянул сын, продолжая жевать безвкусный бутерброд с колбасой, размышляя над следующей проблемой: "Так ведь не бывает? У любого предмета должен быть вкус, почему же у данного бутерброда его нет? От чего это зависит? От состояния ли душевного? Но как душевное, а посему и нематериальное, может действовать на вкусовые рецепторы, то есть материальное?"
- Тебе чай или кофе?
- Не знаю.
Мать села напротив, подперла голову обеими руками и спросила:
- Ну, какие у тебя планы на сегодня?
- Мам, ты опять за свое?
Она опустила глаза. Встала, пошла к плите и продолжила, стоя к нему спиной:
- Сынок, ты же знаешь, что надо искать. Я понимаю, что работу трудно найти, но надо. Денег не хватает, вчера опять заняла у тети Вали 50 тысяч, а как отдавать?
- Ну-у-у, затянула. Не занимай. Можно и так перебиться.
- Но тебе же надо хорошо питаться, ты растешь.
- Да ладно тебе. Лучше с голоду умереть, чем работать. Не хочу я работать, не могу я.
- А целыми днями на диване валяться ты можешь да на гитаре бренчать? И в кого ты такой уродился? - разговор начинал набирать обороты.
- Не бренчу я, а играю.
- Да какая разница. Ты что, хочешь всю жизнь так прожить?
- Мам, ну не надо, а? Тебе что, поскандалить захотелось?
Илья встал из-за стола, не попив чая, пытаясь как можно быстрее убежать от неприятного разговора. Мать замолчала. Он уже выходил из кухни, когда она тихо сказала:
- Вот был бы жив твой отец...
Илья не выдержал, вернулся, заорал:
- Да кому ты врешь? Знаю я все давно, не маленький уже.
Она повернулась, в глазах испуг:
- Что... знаешь?
- Не было у меня отца никакого. Думала, я не знаю? Не было. Бросил он тебя, как только узнал, что беременна. Молчишь? Что, не так?
Илья сходил в комнату за сигаретой, вернулся и закурил, стоя в дверях. Мать успела осесть на стул и застыть с полной чашкой чая в руках. Илья наблюдал за ее движениями и размышлял о том, уронит она чашку или же не уронит? А может кипятком ошпарится? Интересно, какова тогда будет реакция? Мать же ни ронять чашку, ни проливать чай не собиралась, а продолжила с возмущением:
- Нет, не так. Ничего ты не знаешь. У него семья была, жена, своих детей двое. Не мог он развестись, поломать им всю жизнь!
- А тебе мог? Он что, думал, тебе легко будет одной? Или ты кому-нибудь будешь нужна с ребенком на руках, да без квартиры? Сбежал, как только жареным запахло. Ни слуху, ни духу. Папаша хренов, - со злостью процедил Илья.
- Не смей так говорить про него. Он очень честный и порядочный человек.
Голос у нее задрожал на последних фразах, она встала и пошла мыть посуду. Наверное, будет плакать, подумал Илья, впрочем, сама виновата, "очень порядочный человек", ну, если теперь это так называется? Ух, как надоело, одно и то же почти каждый день, оставьте меня в покое, в конце-то концов. Взгляд упал на записную книжку. Позвонить. Надо позвонить. Открыл наугад. Оля. Отлично, Оля так Оля.
- Оля-ля, привет. Это Илья.
- Какой Илья?
- Ну, помнишь, у Юрика познакомились?
- У Юрика? А-а-а, вроде припоминаю. Ну, привет.
- Слушай, ты чего там делаешь?
- Ну, как бы ничего, телик смотрю. А что?
- Давай что ли встретимся?
- А зачем?
- Ну как зачем? Зачем люди встречаются? Погулять, поговорить, пивка попить. Кстати, извини, у тебя деньги есть?
- Есть немного.
- Отлично. Встречаемся через час на Пушке в центре зала, идет? Алло! Ты что молчишь?
- Думаю. Вообще-то мне все равно. Ладно, приду.
Оля. Глупое какое имя - Оля - круглое, бесцветное. Буква "О" выглядит как ноль. Оля - Ноля. Рифмуется с солью и болью. Отвратительно. И вообще все глупо. Встречаться с человеком просто так, от нечего делать, только потому, что - да, у нее есть время и деньги, да, а у меня нет денег, нет денег, денег у меня нет, понятно? Зато времени хоть отбавляй.
- Ах, сударь, как Вы низко пали, - сказал Илья стоя перед зеркалом.
- На себя посмотри, пугало, - ответил Илья в зеркале.
- Илюшенька, ангел мой, отчего ж Вы сегодня такой злой? - обиделся Илья настоящий. - Прощайте, месье, не поминайте лихом.
- Катись, катись.
***
Они сидели на Арбате, попивали пиво, курили, смотрели на прохожих. Илья не знал о чем говорить. Знать-то он, конечно, знал, но приелось: сколько тебе лет, есть ли у тебя парень, какую музыку ты слушаешь, что почитываешь, где тусуешься? - все эти вопросы до того банальны и заезжены. "И потом, какое мне до всего этого дело", - подумал он. - "Если человек безразличен, то не хочется ничего узнать о его жизни, а если интересен, то тем более все это неважно". Поговорили о кафе "Мишанька", что напротив, посмеялись, пытаясь понять кто же это такой, вот если бы Мишенька...Но Илье надоели пустые разговоры, и он решил эпатировать Олю:
- Знаешь, мне сегодня Бог приснился.
- Да? - она затянулась сигаретой, выдохнула и продолжила:
- Ну и как Он?
Илья думал, что она ничего не поймет, удивится, но оказалось, что это он ничего не понял:
- Что значит как?
- Ну, как поживает?
- Не знаю. Он мне об этом ничего не говорил.
- А мне вот в последний раз признавался, что сердце у Него болит. За нас, за людей переживает сильно, понимаешь?
Илья явно не ожидал такого поворота в разговоре. Ему стало немного интересно. Интересно, просто ли это сумасшедшая или с умом съехавшая с ума, то есть сознательно? Ну, вроде как он сам. Она продолжила:
- А тебе Он что говорил?
- Дело не в том, что говорил. Меня вот занимает другой вопрос... - Илья решил проверить ее интеллектуальные способности. - Мне показалось, что Он не личность, а синтез всех человеческих личностей. И в этом Его совершенство.
- Совершенство, говоришь?
Оля снова затянулась, Илья изучал ее манеру курить: немного нервно затягиваться, затем намеренно с шумом выдыхая дым. Она напоминала мальчишку-подростка, эдак лет 15-ти, из тех, что хотят казаться взрослыми. Итак, она выпустила дым:
- Давай разберемся. Ты кого видел?
- Ну, думаю, Иисуса.
- Хорошо, Он - Бог-сын, так? Он лишь часть божественной триады, следовательно, он не может быть совершенен, не может вбирать в себя все, что только существует, потому как Он лишь часть, а как известно, часть не может быть совершенна, ибо совершенство есть прерогатива целого, не правда ли?
Илья невозмутимо откликнулся:
- Да, конечно. Но тогда давай выясним, что ты подразумеваешь под совершенством?
Но на самом деле, он просто оторопел, такого точно нельзя было ожидать от девушки. Девушка - это такое милое, безмозглое существо, а тут этот маленький, глупый Оль-Ноль, сидящий с бутылкой пива, дымящий как паровоз, вдруг так просто говорит ему о вещах возвышенных, извергает немыслимую тираду из своих уст, которые предназначены для многозначительных улыбок и малозначительных слов. И у этого существа есть мозги??? Этого не может быть, потому что не может быть никогда.
В тот день он ушел с твердым намерением поразмыслить на досуге о женском менталитете и не общаться с этой Олей-Нолей, загадкой природы, неудавшимся божественным экспериментом. Нет, конечно, Илья не отрицал, что женщины, они тоже люди, но у них ведь все по-другому, и думают они совсем не так, как мужчины.
Что он еще знал о женщинах? То, что они живут чувствами, что они по большому счету делятся на кошек, которые гуляют сами по себе и куриц, которые не гуляют вообще, а создают семью и всю жизнь проводят у плиты, как его мать. Честно говоря, к девушкам он всегда относился свысока, снисходительно, немного презирая их, впрочем, он вообще всех людей явно недолюбливал. А тех, кого любил, тех не долюбливал. Боялся привязаться окончательно, а ведь это страшно, когда любовь плавно переходит в привычку, когда тебя уже считают своей собственностью и предъявляют свои права, в ответ требуя от тебя исполнения обязанностей.
Илья лежал на диване и разглядывал разводы на потолке, край одного из них напомнил профиль этой девочки-мальчишки. В голову полезло: "Смешная девочка, маленькая. Вот она сидит у меня на ладони, весело болтая ногами, показывая острые зубки, сверкает хитрыми глазками. Интересно, как видят мир эти глазки? И кажется, что душа ее вся из разноцветных бантиков, воздушных шариков, устремляющихся ввысь, и порхающих желтых бабочек. А ведь она не знает, что сидит у меня на ладони. Глупая, смешная девочка... Тьфу, опять эта Оля-Ноля". Неприятное ощущение образовалось под ложечкой, словно какой-то густой, волокнистый комок скручивался и медленно переворачивался. Вот бывает кружится голова, а тут кружился живот, если можно так выразиться. Илья попытался проанализировать и выявить причину этого явления, но появилась злость и отвращение к себе. Он подумал: "Испугался какой-то пигалицы, убежал, как последний трус, как последний пацак". Ему вспомнилась реклама "Педигри", в которой собаки делились на крутых цацов и не очень крутых резерв-цацов, и Илье показалось, что он убегает от своих мыслей как последний резерв-цац с поджатым хвостом. И он решил: "Вот сейчас встану и позвоню ей. Сейчас, песня закончится по радио и позвоню. Ну вот, закончилась. Нет, вот когда муха на окне доползет до рамы. Ага, улетела муха, значит, и звонить не буду. И вообще, все скоро забудется, всегда забывалось, и на этот раз так будет. Если нет, то принципом замещения. Вот так мы с тобой поступим, ясно тебе, глупая Оля-Ноля? И вовсе ты меня не заинтересовала, да вон та муха, к примеру, и то для меня больше значит". Илья очень не хотел снова влюбиться.
"Хватит уже всех этих любвей, это вначале всегда кажется, что нашел - ура! - единственную, настоящую, но потом оказывается все ничего не стоящим, ничтожным, банальным, скучным до ужаса. И так каждый раз. Нет уж, лучше знать, что это просто увлечение преходящее, чем страдать или еще хуже: не страдать, а радоваться и чувствовать себя дебилом с капающей от счастья слюной, глупым счастливым кроликом", - так думал Илья, и тут его мысли прервал стук в дверь.
- Ну чего тебе опять от меня надо? - раздраженно спросил он у матери.
- Тебя к телефону.
Илья лениво побрел в коридор, раздумывая над тем, кто бы это мог быть. Не дай Бог Оля! Теперь он жалел, что дал ей свой телефон. Но это оказалась не она.
- А-а-а, привет, Люд, - облегченно выдохнул он в трубку. - Помню-помню. Сколько же мы с тобой не виделись? Года два?...Угу...Да...Ничего...А ты как?... Ну, понятно... Встретиться? Why not? Ладно, пока.
"Люда. Есть люди, а есть одна людя, значит, она часть толпы, типичная человеческая единица. Люди, люди, на блюде. Копошатся жалкие, маленькие. Людишки. А она - Людочка. То, что надо. Ни к чему не обязывает, влюбиться невозможно по определению - не люблю людей".
Данная, конкретная Люда относилась по его классификации девушек к курицам, тем, что пытаются создать спокойное, уютное гнездышко, забиться в него, спрятаться от мира и ни о чем больше не думать. "Отчего бы на время и мне не забыться и не отдохнуть от неприкаянности, от бесцельного слоняния по жизни?" - думалось Илье, когда он ехал на встречу с Людочкой: "Смоделирую-ка я себе влюбленность, не настоящую, конечно. Но какая разница, настоящая, вымышленная? Нет все ли равно? Главное - поверить самому в свой же вымысел.
***
Людочка стояла около колонны и, увидев Илью, превратилась, будто в пружину, готовую в любой момент распрямиться, разрыдаться или рассмеяться.
- Привет, - сказала она немного весело, стараясь выглядеть спокойной, но глаза, они вечно все выдают, они кричали, требовали, умоляли, они были наполнены одной лишь фразой, Людочка была уже не Людочкой, а словосочетанием: "Иди ко мне!". "Ну и что мне с тобой такой прикажешь делать?" - подумал Илья, но сказал:
- Ну что ты?
Он подождал еще немного, затем обнял ее, Людочка сразу обмякла в его руках и выдохнула:
- Милый мой... мой хороший...
Ему показалось, что она хотела добавить: "Наконец-то..."
Все складывалось как нельзя лучше, этого Илья и хотел, не пришлось даже трудиться над тем, чтобы влюблять человека в себя, человек сам этого жаждал. Хотя все это немного притупляет остроту ощущений, лучше было бы сломить в меру неприступную скалу, испытав удовлетворение от борьбы, почувствовав радость завоевателя, а не так - слишком легко, доступно, безвкусно, как бутерброд с колбасой по утрам.
Где они гуляли и о чем разговаривали, этого Илья не помнил, он опять будто умер, провалился куда-то и даже со стороны не хотел наблюдать за собой. Следующим запомнившимся эпизодом был спуск на эскалаторе в метро. Он словно бы проснулся и увидел, что Людочка прижалась к нему, и услышал ее чуть капризно и удивленно прозвучавшее: "Я тебя люблю!" Ему прислышалось еще: "Все-таки люблю..." "Не могла найти более подходящего места, признание, как и все остальное, должно быть красиво",- разочарованно отметил про себя Илья. В вагоне он начал воспринимать действительность не полностью, а урывками, как будто переходя их одного мира в другой; Илья стоял и сосредоточенно слушал чередование полной тишины, когда он отключался, и появления ритмичного стука колес, когда включался обратно. Ту-тух, ту-тух, ту-тух, ту-тух. Ага, появилось, - значит, он был здесь, рядом с Людочкой и успел спросить: "Это признание в любви?" Затем опять провал в какое-то безвоздушное, беззвучное, безвременное пространство, где невозможно ни дышать, ни смотреть, ни чувствовать, ни думать. Причем, картинка реального мира остается перед глазами, похоже на зависание компьютера: когда экран картинку показывает, а ни одна функция не работает. И вот стоишь как манекен, как парализованный человек, как дебил. Как чучело дебила. Но вот возвращение. И в следующем ожившем кадре Людочка отвечает, испытывая смущение: "Нет, информация к размышлению". Затем ее снова не стало. И потом, когда он очнулся, ее тоже почему-то не было, а он ехал домой в почти опустевшем вагоне.
***
Проснувшись, он постарался сесть, удалось это сделать с трудом, Илья ощутил себя работающей электростанцией: в голове у него был задействован мощный генератор, и она раскалывалась от высокого напряжения; ток пульсировал во всех венах вместе с кровью, вместо крови; во рту был специфический привкус окислившегося металла. Какой ужас, подумал он, это ж надо было так нажраться вчера. И это я - тот, который никогда не испытывает похмелья? Он доплелся до зеркала, по дороге почувствовав тяжесть и развинченность всех внутренних органов. Они там словно плавали в чем-то вязком, ни к чему не прикрепленные - и от этого становилось муторно, каждый шаг заставлял их продолжать хаотическое движение, периодически они глухо бились друг об друга и возмущенно, отчаянно сопротивлялись такому противоестественному своему положению, поэтому двигаться не хотелось напрочь.
- Дорогой дружок, хочешь, я расскажу тебе сказку: жил-был на свете Илья, и однажды он проснулся с во-о-от таким похмельем. Ну и видок же у него был: глаза красные, рожа помятая. Ты посмотри, посмотри на себя, на кого ты похож?
- Ох, отстань, и без тебя хреново, - ответил Илья, опираясь о зеркальный столик, чуть ли не проваливаясь в зеркало.
Илья в зеркале держался на расстоянии на всякий случай. Настоящий же проникся отвращением к себе и с трудом доплелся обратно до дивана, закурил. Но электростанция, вероятно, не одобрила этого поступка - в желудке и в голове стало еще хуже. "Ох, и зачем я пью", - подумалось. - "Ну хоть бы какой кайф от этого, а то лишь вот так просыпаешься с ощущением будто тебя долго били ногами, а потом оставили подыхать в какой-то луже. Да, пьют люди, чтобы забыться, чтобы ни о чем не думать, чтобы стало им весело, а мне в последнее время наоборот еще более грустно становится. Зачем же тогда напиваться? Чтобы забиться потом в уголок и читать книжку, взятую наугад с какого-нибудь стеллажа? Только для того, чтобы не думать, не думать, ни о чем плохом не думать. Другие же смеются, бросая бутылки из окон, идут гулять и совершать всякие необдуманные поступки, чтобы потом слушать рассказы о том, что они делали, и гордиться тем, что они ничего не помнят, и смеяться над собой. Как это все гадко. Люди - людишки. Дураки! Какие они все глупые дураки! А ведь я завидую вам, отвратительные людишки, да-да, завидую. Как бы я хотел напиться в стельку, вдрыбадан, нализаться в зюзю, в сосиску, уклюкаться, - в общем, так, чтобы ничего не помнить. Ан нет, не получается, сколько ни пытался. Это звучит невероятно, но я хочу быть таким же, как вы. Нет, не хочу. Какой бред. Я презираю вас, слышите, презираю. Я ненавижу вас всех. И себя тоже. И я зову:
"Эй, те, кто еще стоит на ногах, кто еще не распластался в поисках своих потерь, кто не боится терять и терпеть свою боль, кто еще верит во что-то, хотя бы в себя, кто еще видит закат уходящей эпохи, а не грязную почву в глазах зараженных неверием. Быдло, вам так нравится земля? Что ж, так я хочу наступить дрожащей ногой и смешать вас с ней. И вы еще можете плясать, захлебываясь в собственном безволии? Если это пир во время чумы, так да здравствует этот мир, потому как тогда скоро его не станет, скоро здесь не останется даже земли, он погибнет истерзанный, он исчезнет затоптанный, захлебнется заплеванный. Он взорвется фурункулом гнойным и все мы погибнем, те, кто еще не мертв.
Да, я зол, я взбешен, но вокруг себя я вижу одно лишь зло, так почему бы и мне не ненавидеть вас, ползучие, но никуда не ползущие, никогда не уползущие гады? О Боже, остались ли люди на этой планете? Эй, те, кто еще слышит меня: Помогите! Выжить и не упасть рожей в грязь. Помогите! Если нельзя спастись, то смешайте меня тоже с землей, но только не надо меня оставлять вот так - видеть все это и не иметь сил, чтоб изменить... или принять".
И Илья ударил кулаком по стене со злостью, а потом заплакал.
***
- Алло.
- Привет, это я.
У Ильи екнуло сердце. Оля-Ноля. Чего ей надо? Он холодно спросил:
- Ну? Я слушаю.
- Нет, это я слушаю, - возмутилась она, словно бы это он ей звонил. - Что там у тебя? Рассказывай.
- В смысле?
- Ну, что там у тебя... случилось? - в трубке чиркнула зажигалка и у Ильи возникла полная иллюзия того, что он чувствует запах дыма от ее сигареты, еще немного и он бы смог представить, что этот дым просачивается сквозь телефонную трубку. Он отогнал от себя этот дым и ответил:
- Да ничего не случилось.
- А почему тебе плохо?
- Мне?
- Ну не мне же, дурачок, - улыбнулась она.
- А почему мне должно быть хорошо?
- И все же, почему тебе т а к плохо?
- Да откуда ты знаешь?
- Не знаю, я чувствую.
- Я тебя не просил ничего чувствовать. А если ты такая чувствительная барышня, то может, ты почувствуешь, что мне не очень приятно тебя слышать? Вообще. Никогда. Понятно?
- Понятно, - ответила Оля и замолчала.
Илье тем временем стало неудобно за приступ необъяснимого хамства:
- Прости, не обижайся. Просто действительно я немного не в себе.
- Ладно уж, я понимаю. Во всяком случае, постараюсь. Думаешь, я тебя страстно хотела услышать? Просто я знаю, что так надо.
- Кому надо?
- Ну, не знаю. Мне надо. Или тебе.
- Опять почувствовала?
- Да. Понимаешь, у меня сегодня ужасное предчувствие. Как будто что-то должно случиться либо со мной, либо с кем-то из моих знакомых. У меня иногда так бывает, причем, это ощущение проявляется даже на чисто физическом уровне. Ну, со мной ничего, допустим, не может случиться - я дома сижу, никуда не вылезаю. Знакомым всем позвонила, вроде, никто не собирается играть в игру "Есть ли Бог на свете?"
- Подожди, а я то тут при чем?
- Ты-то как раз и причем. Знаешь, я чуть голову не сломала, раздумывая над тем, у кого же что случилось? А потом нашла выход - разложила Таро. Колода меня к тебе и вывела. Ты вообще как, знаешь, что такое Таро?
- Ну слышал.
- Ладно, в общем, оттуда я и узнала, что именно тебе плохо. На вопрос о том, что я должна сделать, Колода ответила... в общем, чтобы я тебе позвонила.
- Да-а-а, все это, конечно, странно звучит. Ты не волнуйся, я не собираюсь проверять существует ли у меня ангел-хранитель на самом деле. Хотя интересно было бы узнать. Ты как думаешь, существует?
- Проверить невозможно, поэтому, если веришь, то существует.
- Поцему низя пловелить? Ну поциму-у-у? - начал канючить Илья.
- Ути-пути какие. По кочану. Перестань придуриваться.
- А я не придуриваюсь, вот пойду сейчас и проверю. Откуда ты знаешь, пойду или нет? - со злостью спросил Илья.
- Дело твое, мне от этого ни жарко, ни холодно не станет. Предчувствие у меня почти прошло, так что я, пожалуй, пойду.
- Проверять, есть ли Бог?
- Нет, существует ли ангел-хранитель, - съязвила она.
Раздались частые гудки. Илья отнял трубку от уха и, прежде чем положить, посмотрел на нее так, словно это была Оля. Он покачал головой, глядя на нее, и подумал: "Вот стерва!" А стерв Илья не любил. Это был отдельный разряд женщин; могли стервы встречаются и среди кошек, и среди куриц. Это название для Ильи не несло негативного контекста, как принято считать. Нет, это особый, очень сложный и интересный женский тип. Но опасный, черт побери. Рисковать Илья любил, но только в меру. А со стервами сложно, можно и по-настоящему влюбиться, а она тебе - хрясь!- потом и больно сделает или чего доброго на ошейник посадит, и будешь ты бегать на поводке. И не то, чтобы они очень умные, эти стервы, зато хитрые, просто страх. Вот он их и боялся. Человек он все же прагматичный, а разве с такими можно все предугадать? Нет, больше он в такие игры не играет. Наигрался уже. Лучше к Людочке, с ней не опасно.
- Здравствуй, милая.
- Заходи, заходи, Илюшенька. Кушать будешь?
- Давай.
К этому времени цветочно-конфетный период закончился, его и не было, можно сказать. Пару раз цветы, вина бутылочка к столу, безделушки всякие из дома приносил, а ей будто безразлично: приносил подарки - радовалась, мерси говорила, не приносил - все равно радовалась, что пришел. Люда его со второй же встречи домой привела к себе, так что теперь встречались они только у нее дома. Илья уже и влюбленного особо не изображал, а она вся печальным счастьем светилась, как его видела. Так и на этот раз. Видно, что ждала - накрашена, одета нарядно, сразу на шею бросилась:
- Ты проходи, я сейчас подогрею только и принесу тебе, хорошо?
- Ладно, ладно, не суетись.
Илья рассматривал ее комнату и не мог внушить себе, что она приятная и уютная. А ведь он мог внушить себе, что угодно. Скорее, комната напоминала гостиничный номер. "Ничего, привыкну, только странно-то как",- размышлял он, - "вот живет тут Людочка уж лет шесть, а все не обжила комнату, пусто как-то, холодно и мрачно. Нет, ну кому придет в голову фиолетовые обои поклеить и черные шторы повесить? Живет, словно в склепе, не поймешь, что там на улице - день, ночь, снег, дождь. А может оно и к лучшему?" Между тем Люда расставляла тарелки и старалась не шуметь, не мешать Илье думать. Смотрела на него влюбленными глазами. Ему невольно вспомнились религиозные фанатики, взгляд был абсолютно идентичен. Любовь в глазах такая, что готова, наверное, убить, но только бы никому больше не достался. Нет, она не сможет, хотя...
- Слушай, Люд, ты никогда не хотела меня убить?
- Ну что ты, мой хороший, я же тебя люблю.
- Вот именно потому, что любишь, не хотела убить, чтобы только тебе принадлежал?
- Нет, ты мне живой как-то больше нравишься.
- А я живой?
- Ой, ну конечно.
- А ты?
- Я? - она задумалась. - Нет, скорее всего, нет.
И убежала на кухню. За стеной между тем разыгрывался семейный скандал алкашей, соседей по коммуналке. Илья ясно представил себе картину: муж таскает за волосы любимую свою супругу, она орет благим матом, но денег не дает. Ничего, еще немного и раскошелится, куда она денется? "Как Людочка тут живет одна?" - посочувствовал Илья. - "Действительно, надо быть полным трупом, чтобы не сойти с ума. Или быть совершенно сумасшедшим, чтобы не умереть". Люда принесла картошку с мясом, положила Илье, сама есть не стала, села напротив - глаза тусклые, волосы растрепанные, хотя видно, что пыталась привести прическу в порядок. Косметики такой слой, что и лица не видно. Вот дурочка, это же совсем не красит женщину, это старит, - подумал Илья. - А куда ей еще старше выглядеть, и так под тридцатник уж. Страшно делается, что это не лицо, а маска, так трупы гримируют, чтобы поприличней выглядели. Брррр! Я живу с трупом. Да нет, она вроде теплая. Выглядит, конечно, не ахти, но не переделаешь уже, в таком возрасте люди не поддаются уже дрессировке, тем более, нельзя им привить чувство хорошего вкуса. Вот она одевается - вроде бы и прилично, но на ней все смотрится как на вешалке. Идет на каблуках, в коротком платьице, накрашенная, а сама ссутулилась, словно авоськи с картошкой в руках, словно у нее пятеро детей и муж бьет каждый день, вот она и боится всего, голову в плечи втягивает. Курица ощипанная. И дерганая вся, движения резкие, неуклюжие. Или вот еще: наденет тапочки, какие разве что мертвецам надевают, только и отличаются тем, что розовые; юбочку коротенькую, как девочки носят 13-летние, (но если на Оле, к примеру, все это будет выглядеть естественно, а не как просто закос под тинейджера, то Людочка выглядит как подросток бальзаковского возраста). Да, и ко всему этому вечерний макияж. Нда-а-а. А вы говорите - вкус. Но она ведь красавица! Правда. Когда лежит голая, ненакрашенная, спокойная, волосы разметаются по подушке. Копна черных, вьющихся волос. Тогда она похожа на ведьму и на ангела одновременно. Идеальные черты, благородный, чуть удлиненный овал лица, огромные серые печальные глаза, ротик чуть приоткрыт - воистину, это ангел, затаивший в себе демоническую похоть, нечеловеческую страсть. И тогда хочется кричать: "Ты не такая, ты же совершенно не такая. Что же ты с собой сделала? Ты что, не видишь себя настоящую?" Но даже и мне трудно это увидеть, где уж ей самой? А когда я ей все это говорю, то она отвечает как всегда грустно (она даже улыбается с опущенными уголками губ): "Я слишком не похожа на других, я не хочу выделяться, ах, я так хочу быть такой, как все". Этого я понять не могу. Многие наоборот мечтают стать неординарными. Но, увы, бесполезно ей что-либо доказывать, все бесполезно, да и какое мне, в общем-то, дело до того, как человек живет. У меня своих проблем хватает". Людочка сидела напротив, молчала и наконец заговорила:
- Вот ты говоришь, живу я или нет? И жить не могу, и умереть не могу. Устала я от жизни, понимаешь? Порой мне кажется, что все это сон. Плохой сон. И время здесь идет слишком медленно, а я все жду чего-то, жду. Но и ждать я устала. Мне уже безразлично почти все. А ты, ты вернул меня к жизни любовью. Пока ты есть у меня, я хоть что-то чувствую.
Илья понимал, о чем она говорила, он вспомнил фразу из своего дневника: "Мне все равно кого любить, кому отдавать оставшееся тепло, это моя попытка не умереть - возвратить к жизни кого-то еще". Но ведь это только на время.
- А когда я уйду? - спросил он.
- А что, ты собираешься уходить? Да? Ты меня больше не любишь? Я тебе надоела? Ты кого-то еще нашел? - насторожилась Людочка.
- Да нет, успокойся, не собираюсь... пока.
- Что значит "пока"? Значит, когда-нибудь уйдешь?
- Да не знаю я. Просто спрашиваю.
- Ну, тогда я опять умру и буду чего-то ждать, ждать и грезить наяву, и жить воспоминаниями о тебе.
- На мне что, свет клином сошелся?
- Да, наверное, да. Я тебя люблю.
- Да за что меня такого любить, ты подумай? Надежности и стабильности я тебе не даю, покоя тоже, какой может быть покой, когда не знаешь, как у меня измениться настроение в следующий момент, заору я на тебя, обниму или заплачу? Я приношу одни переживания, слезы, ожидание. Опять ожидание. Ты еще не устала ждать меня, даже когда я рядом?
- Нет, и не устану. Ты - хороший.
- Что же во мне такого хорошего?
- Ты добрый и светлый.
Илья чуть со стула не упал. Это он-то добрый? Это он-то светлый? Да надо совсем не разбираться в людях, чтобы его так обозвать. И в выборе людей у Людочки явно присутствовал дурной вкус.
***
Илья ждал, что же будет дальше, и дождался поздней осени (а не ранней весны). Моросящий и назойливый дождик наконец перестал, на смену ему пришли бесконечные и тоскливые дожди. Осенние дожди. И было ощущение, что они словно оплакивают что-то, и это не капли, а потоки слез по стеклу, но о чем им плакать? Также Илья узнал осень по особому запаху, который соответствует уходу старой жизни, когда прелые опавшие листья пахнут наступающей смертью. Приход же весны ознаменован запахом свежести, нарождающейся жизни, воздух прямо-таки заражен жаждой жизни и любви. Весной хочется летать, желать всего на свете, любить. Но весенняя жажда любви совсем не такая, как осенняя. Любовь весной - это не любовь, а инстинкт какой-то, причем, не только у людей, но и у животных, и вспоминается грубая, но верная поговорка: "Щепка на щепку лезет". Летом не до любви, все чувства утопают в мареве и духоте. Зимой - единственное желание погреться. Остается для настоящей любви только осень, ранняя, сухая осень. Тогда любовь приходит зрелая и сильная, это уже не похоть и животное влечение, это жажда быть вместе прежде всего как с человеком, физические отношения в таком случае являются естественным продолжением влечения душевного. Но сейчас уже поздняя осень, и уже ничего не хочется, кроме как забиться под одеяло с головой, никого не видеть, не слышать и ни о чем не думать. А потом приоткрыть одеяло, выглянуть в окно и увидеть, что все позади, - успокойся! - что уже наступила зима. Но зима не приходила, а дождь все лил и лил.
Даже на диване Илья не мог найти успокоения - ноющая тоска овладела им полностью. Он послонялся по комнате, поиграл на гитаре, но музыка выходила тоскливая. Тогда он вышел в коридор. Мать как ни в чем не бывало болтала по телефону, видно, на нее погода никак не действует, наверное, выработался некий иммунитет за долгое время, а может она никогда и не маялась от такой ерунды, как дождь.
Вдруг мать куда-то исчезла, а в дверях показалась мокрая насквозь Оля, в руках у нее почему-то была банка варенья.
"Мое любимое - малиновое", - отметил Илья про себя. А еще почему-то не было удивления, а было ощущение того, что все так и должно быть, что именно в этот момент не могло произойти ничего естественней, чем ее появление. Вода стекала с одежды и волос и на полу уже образовалась небольшая лужица. Илье подумалось: "А вдруг она сама вся сейчас стечет на пол вместе с водой?" Но Оля стекать не собиралась, она улыбнулась.
- А я вот тебе варенье принесла. У нас дома только малиновое, - немного извиняясь произнесла она. - Ну проходи, будем чай пить.
И они пили чай, а на кухне горел электрический свет, и была тишина, а за окном шел снег, и была тишина. И Оля сказала, поглядев в окно:
-Я темноты боюсь. Вот таким зимним вечером меня и убили. Все произошло так неожиданно. Кто-то сзади, из-за угла... дуло холодное и ужасно жесткое... выстрел, и ни страха, ни боли, ни мыслей. Мне всегда было интересно, о чем думает человек перед смертью? А ни о чем. Не успевает. Потом в глазах - красный взрыв. И - все черное. Это был асфальт, а по нему растекались желто-красные мои мозги, которые не имели мыслей. Вот с тех пор я и боюсь темноты.
- Чего же ты теперь ее боишься, если тебя уже убили?
- Что еще раз убьют, а я опять не успею ни о чем подумать, ничего почувствовать...
- А что было потом?
- Потом? Очнулась в больнице. Мне сказали, что я упала с 13 этажа. Но это невозможно. Получается, что сначала я разбилась, а потом меня застрелили? Но я помню, что шла по улице, а потом - выстрел. А если вначале застрелили, то зачем, ведь я и так была мертва. Самое странное, что я вспомнила, как выпала из окна: я хотела выброситься, но все чего-то боялась, а потом хотела уже слезать с подоконника и случайно поскользнулась, не удержав равновесия, и когда летела вниз головой, умирать уже не хотелось. Обидно же - не по своей воле уйти из жизни, а из-за какой-то случайности. В полете я даже успела подумать: "Ну вот и все. Сейчас я разобьюсь". И закрыла глаза от страха. Но земли все не было и тогда я подумала: "А может это сон? Я так хочу жить! Я хочу жить!" Удара об мостовую так и не последовало, движение постепенно замедлилось, и я оказалась в темноте, в которой не было ощущения времени. Может прошел час, а показался минутой, может, миг превратился в вечность. И пересилив себя, потому что темнота не отпускала, я все же открыла глаза и оказалась в больнице. А потом я поняла, что все это сон, сильно-сильно зажмурилась и проснулась. Получается, что я видела два сна одновременно, что ли?
А потом они съели все варенье и оказались в малиновом поле, где все было малинным, и они превратились в две маленькие ягодки, и у них появились маленькие смешные ручки и ножки, и взявшись за эти ручки, они запрыгали вместе с другими ягодками, которые почему-то уставали и падали, а радостные Илюша с Олей топтали их малиновыми ножками, покуда те не превратились в малиновое месиво, в которое погрузилась огромная ложка, и когда в ложке оказались именно наши герои, они закричали от ужаса и так сильно прижались друг к другу, что стали единым целым. И им было хорошо. Затем Илья оказался один и начал тонуть в липком и сладком малиновом болоте, а кто-то громко смеялся над ним, беспомощным и неуклюжим. И проснулся Илья от этого смеха, и оказалось, что это смеялась тетя Валя, соседка, которая сидела с мамой на кухне. Проснулся он и не увидел рядом Оли. И ему это показалось очень странным. Когда он просыпался, он еще долго соображал, сон это был или не сон. И иногда сон казался таким реальным, что он звонил приснившемуся человеку и укорял в том, что тот якобы натворил. Чаще всего попадалась Людочка. Она пыталась оправдываться:
- Но это же тебе приснилось.
- Неважно. Ты мне все равно изменить хотела.
- Да не хотела я.
- Не ври, я сам видел. Как ты могла! А какой у тебя взгляд был...
И только доведя ее до слез, он немного приходил в себя, но еще долго злился на ни в чем неповинную Людочку.
В этот раз он вскочил и побежал звонить Оле. Та отказывалась что-либо понимать, а Илья настаивал:
- Нет, ты почему ушла, я тебя спрашиваю? Одного меня бросила погибать в каком-то малиновом болоте. И вообще, тебя никто не просил приходить со своим дурацким вареньем.
- Да когда это я к тебе приходила?
- Сегодня ночью.
- ???
- Ну во сне.
Это становилось интересно: выяснять отношения с человеком, с которым и отношений еще никаких не было.
На улицах уже вовсю лежал снег, а они все что-то выясняли, спорили и постоянно ссорились.
- Когда снег перестанет, я от тебя уйду, - сказала Оля, и он поверил, он захотел в это поверить и поверил, он перестал бояться своей влюбленности, которая ни к чему не обязывает, которая растает вместе со снегом. Илья стал ждать, но бояться, бояться, но ждать наступления весны. Однажды утром мать сказала: "Илюшенька, вставай, вот и снег перестал". И он не захотел вставать, подумав, что если он не встанет и не увидит этого, то, значит, и снег не перестанет. Но за окном вовсю щебетали ожившие птички, и он подумал, что его когда-нибудь сведут с ума именно эти глупые пичужки со своей всепоглощающей дикой и пошлой жаждой жить во что бы то ни стало - есть, пить, спать, размножаться - и при этом все чирикать, чирикать, чирикать...
***
Так получилось, что Оля пришла вместе со снегом, она принесла с собой зиму, а теперь наступала весна, и, следовательно, должен был наступить другой человек. У Ильи же, который все в жизни просчитывал, была и здесь своя устоявшаяся система: люди у него менялись закономерно, раз в полгода. Весной, понятно, весной все: и звери, и птицы, и люди начинали искать себе пару. И это был инстинкт, как у животных, так и у людей. Природа оживала и оживляла все живущее, и все в мире было новым: листья на деревьях, травка на земле, девушки у Ильи. Но осенью надо было искать кого-то, и если не находилось человека, которому можно было бы отдать сильное и настоящее чувство, то приходилось искать кого-нибудь, чтобы просто перезимовать, чтобы было тепло и уютно, но только до следующей весны. Почему так сложилось? Да потому что люди Илье очень быстро надоедали, с этим он поделать ничего не мог. Эту зиму он грелся у Людочки, а с Олей были вообще какие-то непонятные отношения, которые и понимать-то не хотелось. Илья не считал ее своей девушкой, поэтому в схему она не вписывалась. Они редко встречались, чаще всего на тусовках, иногда разговаривали по телефону, но ничего как бы между ними не было, во всяком случае, о чувствах они никогда не говорили. "Она, конечно, немного влюблена в меня",- думал уверенный в своем обаянии Илья,-" зато я ни капельки. Подумаешь, общаемся, ну и что?" Но наступала весна. Целый день за окном наступала весна, как инфекция распространялись по воздуху неясные желания, томление, ожидание чего-то нового. Илья решил, что к такому настроению подойдет "Божественная симфония" Скрябина. Музыка звала к чему-то, и он летел ввысь темой мечты, а затем утопал в неге темы томления, замирая от сладостного ожидания следующего взлета. И вот - апофеоз, и он растворился в мировой гармонии, затерялся в бесконечности, душа возликовала и поборов все земное, улетела прочь. И Илья позвонил той, что не была его девушкой, но именно с ней он захотел улететь немедленно, и неожиданно для самого себя он сказал:
- Ты нужна мне.
И это прозвучало искренне и совсем не банально. Но Оля молчала.
- Алло, ты меня слышишь? Оль! Ну что ты молчишь? Ответь мне что-нибудь.
- Что тебе ответить? - наконец тихо донеслось из трубки.
- Не знаю.
- И я не знаю. Слишком поздно.
- Что поздно?
- Ну, все это. Я честно не знаю, что надо чувствовать и как реагировать. Я всю зиму ждала тебя, надеялась, что хоть немного тебя интересую, но ты не показывал виду, ты ничего не говорил мне. И теперь, когда я наконец уверила себя в том, что мы всего лишь друзья, и что я к тебе отношусь как к другу, теперь, когда я действительно успокоилась и поверила во все это, ты говоришь, что я тебе нужна. Прости, но я не захотела страдать, страдать от неразделенности приятно лет эдак в шестнадцать, жалеть себя, ощущать отвергнутым и одиноким - все это так романтично, но только на первых порах, а когда так проживешь несколько лет, налет романтики спадает, и страдать как-то не хочется. А хочется жить и любить разделенной любовью. Нет, ну почему все в жизни приходит слишком поздно, когда уже перестаешь этого ждать?
- Знаешь, а ты говоришь моими словами?
- Ну и что? Какая разница? Мы с тобой вообще слишком похожи...для того, чтобы быть вместе.
- Ну и что?
- У нас ничего не может получиться.
- Я знаю. Ну и что?
- Ничего, - наконец устала пререкаться Оля.
- Тогда приезжай.
- Прямо сейчас? В два часа ночи?
- Да.
- Сумасшедший, метро уже закрылось.
- Но ты мне нужна прямо сейчас.
- Не могу.
Но она приехала и принесла с собой лето в рюкзаке. Вынула солнышко, и потолок превратился в синее небо, и пол стал мягкой землей, они сели на травку, она взяла его на руки, потому что он оказался маленьким, прижала к себе как ребенка и стала раскачиваться, напевая что-то себе под нос, а он слушал, слушал, да и закрылись глазки сами собой, а если во сне закрываются глазки, то человек открывает их уже проснувшийся. Илья хотел даже капризно захныкать от обиды, но вспомнил, что уже не ребенок. А в окно действительно светило солнышко, но вот Оли опять рядом не было, а ведь она нужна ему именно сейчас. И он все-таки захныкал: "Ну почему всегда все не так, как хочется? Ну и зачем мне это солнышко? Ну за что..." И только тут он заметил сидевшего на стуле и наблюдавшего за ним "мессию". Илья спросил:
- Это сон?
- Как хочешь.
- Нет, ну правда, я еще сплю или ты настоящий?
- Какая разница? Какая правда?
- Ладно, тогда пусть это будет сон. Не понравится - проснусь.
Илье было неловко оттого, что он лежал в постели. Он молчал, человек тоже не собирался разговаривать, уходить он тоже явно не планировал. Наконец Илье стало любопытно:
- Слушай, ты меня обещал научить жить?
- Да-да, помню, - почему-то засмеялся незнакомец.
- Что ж ты исчез тогда? Учи давай!
- Я и учу.
- Но ты же мне ничего не говорил по этому поводу, не давал никаких наставлений.
- Слова. Тебе нужны слова? Зачем? Ты же сам хотел все на собственном опыте.
- Да, хотел, но я не вижу никаких изменений в своей жизни, ты мне не показал ничего нового.
- Ты не увидел.
- А что я должен был увидеть?
- Ну, на меня хотя бы посмотри. Что ты видишь?
Илья показалось, что этот человек явно над ним издевается, и он почувствовал себя каким-то униженным, маленьким и глупым. Все это начинало его откровенно бесить:
- Ничего я не вижу особенного. Хватит мне мозги тут пудрить, не знаю уж, как ты появляешься здесь, но шарлатан ты, как все остальные!
Но тут к своему изумлению Илья увидел у этого человека большие, белые крылья, аккуратно сложенные за спиной.
Тогда он спросил:
- Ой, а ты кто?
Посетитель чуть со стула не свалился от смеха.
" Во наглый, сидит тут, издевается надо мной, ишь, заливается, чего смешного-то, а?" - подумал Илья.
-Да ничего, ничего, я так, просто. Больно уж ты смешной. Ну так кто же я, как ты думаешь?
- Может, ангел? Да только разве ангелы бывают такими...очеловеченными, что ли?
- Бывают, бывают. Все, что люди придумают, то и бывает. И ангелы разными бывают. И в зависимости от того, какой ангел, такого и человека ему дают. Вот ты мне, например, в наказание.
- За что наказание-то?
- Смеялся больно много.
- Оно и видно. В общем, я так понимаю, ты - мой ангел-хранитель?
- Ага. А теперь, прощай!
- Подожди, а как же я?
- А ты живи. Прямо с сегодняшнего дня и приступай.
И ангел бесшумно испарился, так же неожиданно, как и появился, Илья же остался раздумывать над его словами. Он понял, что значит, "с сегодняшнего дня", когда подошел к зеркалу, а оно не ответило. Там было лишь безмолвное и точное изображение, и от этого стало грустно. Что-то изменилось в мире, вернее, в восприятии этого мира. И Илья испугался, потому что давно потерял грань между вымыслом и правдой, а вдруг теперь окажется, что многого из того, что было для него настоящим, вовсе не существует, как, например, зазеркальный двойник, который уже приобрел некую индивидуальность. Илья судорожно попытался разобраться и в первую очередь рванул звонить Оле, потому что именно она больше всего претендовала на роль миража, и, позвонив, он услышал долгие гудки. Один, два, три, четыре. Все, никого нет дома, а может, и не было? И он уже собрался положить трубку, но на том конце что-то щелкнуло, и раздался сонный голос Оли:
- Алло, я слушаю, это кто?
У Ильи пересохло в горле, и он смог издать лишь какое-то нечленораздельное мычание, но потом все же голос прорезался:
- Оль, это ты?
- Я, я, привет, ты чего в такую рань? Что-нибудь случилось?
- Да нет, ты извини, я просто. Ты спи.
- Ага, щас, раз уж разбудил, так давай разговаривать. Ну, что там у тебя?
- Понимаешь, у меня тут такая штука произошла: явился ко мне ангел-хранитель...
Оля перебила взволнованно:
- Ты что, пытался покончить жизнь самоубийством?
- Да нет, он сам пришел.
- А-а-а, - успокоившись протянула она. - Ну и что он тебе сказал?
- Да я не понял толком. Хотел жить научить, а сам попрощался и исчез.
- Ха-ха, жить научить. Ничего себе ангел.
- Перестань.
- Ладно, ну и что дальше?
- Понимаешь, после этого со мной что-то случилось, кажется, я теперь воспринимаю только то, что есть на самом деле.
- Бедненький ты мой. И как это выглядит?
- Ужасно. Илья в зеркале пропал, я испугался, что и тебя нет.
- Куда ж я денусь? В общем, ясно, - заключила она. - Ты потерял свой Танелорн.
- Чего?
- Ну, Муркок, это такой английский писатель, "фентэзюшник", писал, что у каждого есть свой Танелорн, город мечты, нечто идеальное, к чему все стремятся, но у всех он разный. А может, ты наоборот, только отправляешься на его поиски.
- Не знаю. Мне страшно, я не хочу так жить.
- Все так живут.
- Вот именно - все. Я не хочу как все. Это же ужасно скучно.
- Ну и что? Двигателем жизни является именно скука. В общем, сиди там, думай, а я умываться пошла. Ну, пока!
- Подожди, а ты нашла свой... как его там... ну, в общем, город мечты?
- Нет, ты что, я слишком многого хочу.
- И чего же, если не секрет?
- Я хочу прожить хотя бы сто жизней за время одной, опять же по причине скуки пребывания в единственной из них. Мне просто плохо становится от того, что я живу в одном, только в одном из миллионов окон, а я хочу все-все-все попробовать прожить.
- Слушай, а ты иди в актрисы.
- Не-е-ет, я об этом уже думала. Там все ненастоящее, сцена не жизнь, а опять же игра в нее. Слушай, ты извини, но я пойду, ладно?
- Ладно, я, может, еще позвоню.
- Угу.
Илья не успел уйти из коридора и прямо-таки столкнулся с матерью. В нем сразу же, как обычно, начало расти беспричинное раздражение.
- Ой, Илюшенька, ты уже встал? Что-то ты сегодня рано, пойду чайник поставлю.
И мать пошла на кухню, он посмотрел ей вслед и только сейчас заметил, как она постарела за последнее время. Он пошел за ней. Мать суетилась около плиты, в выцветшем потертом халатике, непричесанная. "Когда она перестала следить за собой? Откуда сразу столько морщин? И руки, у нее стали старыми руки. Раньше белые и нежные, теперь они похудели, потемнели, кожа сморщилась, синие жилки пробивались сквозь нее, и их тоже отчего-то стало жалко, такие трепетные и беззащитные. И захотелось целовать эти руки и за что-то просить прощения. И на обычный вопрос: "Какие у тебя планы на сегодня?" Илья не стал даже грубить или сбегать, а просто и спокойно ответил:
- Никаких.
Мать удивленно посмотрела на него и продолжила, готовая к очередному скандалу:
- Может, все-таки работу поищешь?
Но Илья не стал скандалить и орать, что работать никогда в жизни не будет, что он - музыкант и ничем больше заниматься не собирается. Он посмотрел на мать и, все еще испытывая жалость к ее рукам, согласился:
- Хорошо, мам, поищу.
- Ты что это, сынок, и вправду собрался наконец?
- Да, - только и смог сказать Илья и быстро ретировался в комнату, чтобы не расплакаться, потому что ощутил себя тем маленьким мальчиком, что забирался к матери на колени, а она гладила его по голове своими самыми нежными руками и говорила что-то, и было от ее слов светло и спокойно, и казалось, что так будет всегда. И ему стало жаль, что детство прошло, а мать стала почти чужой. И появилась непрестанная ругань, и ее слезы, и равнодушие ко всему, происходящему в этом доме.
"Куда же податься? Что я умею делать? А ничего и не умею. Ну, закончил я свою Ипполитовку, и что с того? Ну какой из меня преподаватель сольфеджио и музыкальной литературы? Помню, как поработал в музыкалке. Смешно даже представить сейчас: прыгает преподаватель в косухе перед детьми и изображает Бориса Годунова, делает безумный взгляд, тычет куда-то в угол в то время, когда на магнитофоне звучит отрывок из оперы: "Что это... там... в углу?...дитя окровавленное!" Дети с испугом смотрят в угол, куда я показываю. В общем, они были в восторге, конечно, но помню я и свое состояние после уроков, когда приходишь домой настолько взвинченный и уставший, что срываешься из-за пустяков на ком попало. Разве можно бить кулаком по столу и орать на детей? Они же и так запуганные. На первых уроках я пребывал в ужасе и растерянности: все сидели тихо, сложив аккуратно руки на парте, они боялись даже назвать свое имя. Кто же их так, бедных? За что их так? А потом, я же помню, как они изменились: я видел их горящие глаза, тянущиеся для ответа руки, их заинтересованность предметом, бурное желание идти к доске. Но родители, ждущие своих детишек за дверью, думали иначе. Да и что они могли подумать, слыша только шум, стоящий в классе. Они решили, что такой педагог не сможет ничему научить их детей. Конечно же, мне тактично отказали в работе. Ну и не надо: нервов много тратишь, а зарплаты никакой почти. Только вот детишек жалко, из них же опять сделают послушную, обезличенную массу.
Илья решил податься в репетиторы, просмотрел "Из рук в руки", мать иногда покупала и оставляла на столике в коридоре, якобы случайно. Он понял, что и эта стезя не для него, потому что там была масса объявлений такого типа, причем поданных исключительно либо преподавателями "консы", то бишь консерватории, либо людей, ее окончивших. Куда уж нашему Илюшеньке тягаться с ними. А еще особым спросом пользовались всякие агенты, бухгалтеры и.т.п. Этим он явно заниматься не хотел. Чисто механическая работа (типа раздачи рекламы на улицах или работы на домашнем телефоне) его тоже не прельщала. Тогда он взял записную книжку и начал с буквы "А". На "П" Илья наконец-то нашел работу - демонстратором в магазине музыкальных инструментов. Но через час ее потерял, когда Паша ему перезвонил и сообщил печальную весть: "Извини, браток, там оказывается, уже кого-то нашли. Если что подвернется, я тебе свистну, о'кей?" И пришлось Илье стать продавцом книг с лотка. Место попалось прибыльное - платформа "Царицыно", народ так и валит - то с электрички, то на электричку. Вставать рано не надо, да и работа не пыльная, устаешь только от однообразия. Сидишь и как попугай всем что-то объясняешь, типа: "Нет, "Марианна" закончилась... да, детективы только эти... нет, на реализацию не берем...нет, дешевле отдать не могу...Кастанеда 30 тысяч..." И почитать тебе спокойно самому не дают, а если просто так сидеть, то от тоски умрешь. Зато интересно было за людьми наблюдать: на что спрос и у кого. Например, пьяные мужички покупали охотно и без разбора всякие дешевые детективы на дорогу. И вот что еще заинтересовало Илью: почти все мужчины носили деньги не в кошельках, а в карманах брюк (это прямо руководство по ограблению какое-то). Среднего возраста мужчины - в передних карманах и, как правило, в состоянии скомканном, молодые - в задних карманах джинсов, сложенные аккуратно в два раза (кстати, вынимать вору легче), пожилые же ходили с кошельками, но денег в них было мало. И еще, Илья удивлялся спросу на Льва Гумилева, причем, четкого контингента покупателей он выявить не смог, но покупали хорошо, почти как "Диагностику кармы". А с зарплатой вообще повезло: делаешь наценочку, и эти денежки потом себе в карман, это кроме официально причитающихся. Так что жить было можно. Оля приходила и сидела с ним редко, они пили пиво, но разговора не получалось, потому что постоянно отвлекали докучливые покупатели. А по вечерам он иногда заходил к Людочке. Та тоже оказалась реальностью, но он как-то и не подумал проверять этого, Людочка сама позвонила ему в тот знаменательный день, потому что она имела привычку звонить Илье каждый вечер. В последнее время она часто говорила о замужестве, о том, что хочет ребеночка, непременно сыночка, эдакого маленького Илюшеньку, такого же красивенького и умненького как папочка.
Друзей оставалось все меньше, потому что к вечеру так уставал, что ходить на тусовки уже просто не было сил да и времени, и его постепенно перестали звать. Случайно встречая его на улице, говорили, что он возмужал, стал серьезным, сокрушались о том - милом, забавном Илюшеньке, душе компании, но понимающе кивали головами и старались побыстрее уйти.
Так наступила осень. А Илья даже не подумал искать новую девушку для зимовки, и вообще, надо отметить, он сильно за полгода изменился. А потом проскользнул незамеченным еще один год, настолько он был однообразен, словно и не было его. И как будто вдруг, ни с того ни с сего наступила очередная осень, любимое илюшино время года. А всех остальных времен просто не было, может, он не заметил их, потому что слишком быстро пролетело это время, а может, наоборот, тянулось настолько медленно, что вроде как и совсем остановилось. Как-то постепенно Илья начал привыкать к своей новой жизни, смиряться, что ли. И если раньше он ненавидел людей, презирал их за пассивность, покорность и глупость, то теперь он их просто не замечал, да и себя он перестал замечать. И самое страшное для него - философские измышления куда-то исчезли, и поначалу он пытался еще о чем-то думать, но потом бросил это занятие. "А зачем? Все равно ничего не решишь, человеческий разум слишком ограничен, может и вправду надо лишь выполнять свое предназначение и ни о чем больше не думать? В чем оно состоит? Помогать матери, зарабатывать на жизнь, заводить семью и разводить потомство, наконец? Разве не все этим живут? Для чего? А разве есть еще что-нибудь, кроме этого?" Илья замечал, что он неуклонно тупеет. И если раньше он бы попытался бороться с этим, то теперь лишь со стороны наблюдал за своей деградацией, оправдываясь, мол, все так живут.
И вот, этой осенью Илье стукнуло 24 года, а Людочке еще летом - 28. А Оля вообще не менялась со временем, все мальчишка 15-летний. И было с ней иногда легко Илье, и было иногда невыносимо, и тогда они ссорились. Но все же все это было намного лучше, чем отношения с Людочкой, которые всегда звучали на одной ноте, что-то вроде "ля", да еще и на волынке. Эдакий сплошной ля-минор, в нем, как известно, играть легче всего. И цвет у него розовый-красный-фиолетовый и ощущение бесконечности. А Оля ассоциировалась у Ильи с нотой "ми", и была желтым пушистым комочком, и если это был ми-минор, то печаль красивая и светлая, а если Ми-мажор, то тогда Оля вся искрилась и прыгала от радости. А еще, Оля умела быть разными инструментами: то звучать мелодичной скрипкой, а то вдруг обдавать холодным тембром кларнета. И не мог Илья понять, хочет ли он остаться с Олей навсегда, потому что иногда ему ужасно хотелось видеть ее рядом, а порой он и вовсе про нее забывал, да к тому же она все где-то пропадала, с кем-то встречалась, в подробности Илья вдаваться не любил. Может, боялся узнать что-нибудь для себя неприятное.
Теперь у Ильи осталось намного меньше времени валяться на диване, а если и приходилось, то он почти сразу засыпал, а потом почти сразу просыпался и не помнил своих снов, и ему казалось, что он вообще перестал их видеть, а ведь когда-то они были всей его жизнью. Нет, порой он все же видел сны, но теперь они не были, как ранее, чем-то вроде фильма, в котором Илья был и режиссером, и актером одновременно. Теперь ему снились глупые и назойливые покупатели, они все чего-то от него хотели, а он не мог понять, что им надо, тогда они кричали, но от этого, наоборот, становилось еще более непонятным, чего они хотят. Илья терялся, а они злились, переваливались через прилавок, пытаясь ударить его по лицу: домохозяйки - хозяйственными сумками, а мужчины - дипломатами. Тогда Илья бросался бежать, но проваливался в другой сон, такой же дурацкий. Например, ему снилось, что у него маленький сопливый бебик от Людочки, и этот малыш подходит к нему, дергает за штанину и ноет:
- Папочка, я так устал жить, я больше не хочу...
И глаза у него людочкины - огромные и тоскливые.
- Ну почему же, сыночек?
- А мне так скучно, ах, так скучно, - ребеночек манерно прижимает пухлую ручку ко лбу.
- Но ты же ничего еще в жизни-то и не видел! Ты еще маленький, ты - ребенок и не можешь устать от жизни.
- Нет, папочка, наоборот, я слишком многое вижу, и даже больше, чем взрослые. Мне так жаль вас, тебя и маму, вы такие измученные, что хочется помочь, но я не знаю как. Ах, и такая беспомощность, она убивает меня.
- Да что ты такое говоришь? Это я испытываю беспомощность, это у меня отчаяние от того, что ничего нельзя поделать.
- А ты лучше уходи от нас, папочка, тебе нельзя так жить, ты должен сочинять музыку - вот твое предназначение, не тебе покупать "Памперсы" и бегать по утрам на молочную кухню для меня, и слушать мои крики тебе нельзя - ничто не должно отвлекать тебя от тебя самого и от творчества.
- Да как же я могу бросить тебя? Ты же мой сын!!!
- Нет, папочка, ты не любишь меня и маму, ты живешь чужой жизнью, а твоя-то между тем проходит. А за нас с мамой ты не волнуйся: когда я вырасту, я убью ее, чтоб не мучалась больше, она же так хочет умереть.
Илья нервно засмеялся, ему вспомнился анекдот про дракончика, который съел маму и папу. "Так кто же ты после этого?" - спрашивают его. "Сирота-а-а..." - плачет маленький дракончик.
Не выдерживая больше этого кошмара, Илья выбегает из квартиры, но оказывается лицом к лицу с толпой разъяренных покупателей, они уже вызвали милицию и вооружились плакатами типа: "Долой таких продавцов!", тогда он пытается вернуться в квартиру, но она закрыта и слышен писклявый голосок за дверью:
- Ах, папочка, папочка, иди, я отпускаю тебя.
- Ты, жестокое чудовище, открой.
- Нет, это ты жестокое чудовище. Уходи от нас, уходи.
- Открой, сыночек, помоги, они же сейчас растерзают меня.
Но за дверью какое-то гадкое хихиканье, и Илье становится страшно возвращаться туда, там тоже неспокойно, нет спасения, там родной сын - убийца. Но уж лучше один, чем сотня, - Илья вышибает дверь, а за ней ничего нет, и он падает, падает, падает во тьму. И думает, что лучше бы там было дно, уже мечтая наконец разбиться, а не лететь в бесконечность, испытывая постоянный страх перед тем, что там, внизу, ничего нет, и ему придется падать так все время, до тех пор, пока он не сойдет с ума. Но тут рядом с ним оказывается Оля и хватает за руку:
- Не бойся, я с тобой.
И они падают вместе, и Илья спрашивает:
- Ты случайно не знаешь, куда мы падаем?
- Мы не падаем, а поднимаемся.
- Поднимаемся? Как это?
- Это тебе кажется, что мы падаем.
- Ладно, тогда куда мы поднимаемся?
- Домой.
Проснувшись в холодном поту, по старой традиции Илья бежит звонить Оле:
- Слушай, куда домой мы летим?
- Летим? Домой?
- Ну да, ты же сама сказала.
- Господи, опять тебе что-нибудь приснилось? Это же твой сон, вот и придумывай сам, что там дальше было, я-то здесь причем? Как ты мне надоел.
- Это ты мне надоела, прилетает, понимаешь ли, когда ее не просят, за руки хватает, а потом еще и не помнит ничего.
- Не обязана.
- Ну и катись тогда, нечего сниться.
- Ну и пожалуйста, больше не звони. Никогда. Понял?
На душе как-то погано после таких снов, а тут еще Людочка с гордостью сообщает, что, кажется, она беременна. Знала бы она, что носит в чреве своем, какого маленького Иудушку, не гордилась бы. Илья, конечно, все понимает: скоро тридцать стукнет, ребеночка ужасно хочется, хоть какой-то смысл в жизни появится, она всю свою невостребованную любовь ему отдаст, залюбит, можно сказать. Ей же необходимо кого-то любить. Но Илюше-то что делать? Жениться в срочном порядке, "по залету"? И он уже почувствовал, как медленно, но почти физически ощутимо, ноги и руки его опутываются, обволакиваются густым тягучим серым туманом, и страх перед грозящим будущим парализовал его.
Можно, конечно, всего этого избежать, но когда Илья заикнулся об аборте, Людочка сразу же начала защищать свое нерожденное чадо, она уже была готова выцарапать глаза тому, кто хоть чем-нибудь попытается обидеть его. Можно, конечно, просто-напросто смыться, но даже Илья на такое способен не был. Хотя в наше время какие там моральные принципы, сколько людей живут в так называемом "гражданском браке", да по много лет к тому же, и детей не торопятся заводить. Нет, придется жениться. Все, Илья похоронил себя совсем, смирившись с предстоящей ролью папаши, но тут... Людочка исчезла сама. Когда он пришел к ней, по обыкновению уставший после работы, в надежде на горячий ужин и отдых, то увидел аккуратно сложенную горку своих вещей, как-то неестественно возвышающуюся на кровати. Людочка села на стул, поставив его посередине комнаты, положила руки на колени, и уставившись куда-то в одну точку, произнесла монолог, словно заученный и давно приготовленный. Она была похожа на школьницу, отвечающую на экзамене. И она ответила, что давно хотела ему сказать о том, что больше не хочет такой жизни, что лучше будет жить как прежде одна, что она устала ждать его, даже когда он рядом, что устала постоянно дергаться и хочет спокойствия.
- А как же ребенок? - спросил Илья, мучимый угрызениями совести.
- Никакого ребенка не будет, - спокойно ответила Люда. - Все это я придумала, я хотела, чтобы ты остался со мной навсегда, но это нечестно. Ты же меня не любишь и никогда не любил.
В ее голосе звучал вопрос, но что Илья мог ответить? Врать о пламенных чувствах не хотелось, а правду сказать он был не в силах. Илья промолчал, а она продолжила на той же ноте, на своем волыночном "ля":
- У тебя пакетика нет?
- Зачем?
- Вещи твои положить.
Илья посмотрел на свои вещи: пара свитеров, несколько рубашек, треники, всякие там трусы-носки... Он взял только любимый свитер, вязаный когда-то мамой, на остальное кивнул головой, уже стоя в дверях:
- Можешь оставить себе.
- Зачем они мне?
- Ну делай с ними что захочешь. Можешь выкинуть.
На лестнице Илья ударил кулаком об стену, словно она виновата в чем, он, верно, понадеялся, что боль физическая заглушит душевную, но ничего не получилось. И он побрел по зимней ночной улице, пошел пешком почти на другой конец Москвы - ехать не хотелось. Шел и думал о случившемся, прижимая свитер к груди, покрасневшие руки не чувствовали холода, на непокрытую голову падал легкий снежок. Было гадко на душе, комок стоял в горле, Илья хотел заплакать, он знал, что тогда будет легче, но не смог - разучился. Было просто обидно, что впервые в жизни бросают его, а не он. И потом, это именно он должен был бы уйти, но что-то мешало, удерживало, может, привычка. "А ведь Людочка оказалась сильнее меня",- подумал Илья и от этого стало еще обидней. Дошел он до дома где-то под утро, повалился на диван не раздеваясь, прямо в ботинках и в куртке, да так и уснул, обнимая свитер, словно какое животное или плюшевую игрушку. Проснувшись, Илья наконец разделся, нос потек и глаза заслезились. Нет, не потому что он заплакал, это начался насморк. Но Илья решил ничего матери не говорить, чтобы попусту не беспокоить, ей и так надоели постоянные сопливые платки, горчичники, таблетки. Так что он хватанул дежурного аспирина и позвонил другу, чтобы тот за него поработал денечек. Но к вечеру, когда мать пришла с работы, как Илья ни старался не показывать своего состояния, как ни пытался игнорировать его, все уже было понапрасну. Мать вошла в комнату и увидела лишь кончик носа, выглядывающий из-под вороха одеял. Ругаться не стала, а побежала за градусником. Илья слабо завозражал, что, мол, не надо, все пройдет скоро, но градусник с ним не согласился и выдал тридцать девять. После этого Илья вообще куда-то провалился в безвременье и безмыслие, и ничего из этого состояния он не запомнил, этого только в книжках пишут, что, дескать, больного посещали бредовые мысли, и весь он там метался, бедненький, и что-то бормотал в беспамятстве. "И вообще книги все врут, люди в них не такие, как в жизни: все с ними что-нибудь случается экстраординарное, да причем на каждом шагу, а тут живешь годами и ничего такого не происходит, однообразные будни тянутся без конца и края, кому же это интересно, понятное дело, вот герои и попадают в истории, что ни день, так приключение. Конечно, писатель сколько времени в жизни материал собирает, собирает, а потом - бах! - и все вручает своему герою, мол, бери, пользуйся. А потом плохие писатели, когда уже не знают во что бы такое героя засунуть, чего бы ему еще придумать, или просто когда надоедает автору со своим персонажем возиться, так он его убивает или засылает куда подальше на неопределенное время. Но лучше убить, чтоб не мучиться, а то этот прожорливый герой требует все новых ощущений, обстановки, людей, и тогда писатель всю свою жизнь ему отдает на съедение". Вот приблизительно какие мысли, совсем не бредовые, занимали Илью. А после размышлений он ел малиновое варенье, любимое свое, и запивал огромным количеством чая.
А потом ему бы спокойно умереть от воспаления легких, вернее, от менингита какого-нибудь, заработанного в качестве осложнения, ан нет, в наше время так просто не умрешь, возьмут да и вылечат. Так и Илью выходили, болел больше месяца, похудел за это время, осунулся, синячищи под глазами, щетина в бородку превратилась, и волосы стали еще длиннее, образовав добротный хаер, которому смог бы позавидовать любой уважающий себя металист.
Времени для размышлений было предостаточно, поэтому лежал Илья и все думал о своем житье-бытье, и вспоминал он свое прошлое, и себя в этом прошлом, и удивлялся, как давно все это было и как он изменился. Всегда кажется, что меняешься не постепенно, а как-то сразу, замечаешь только результаты, но никак не сам процесс.
***
"Зачем-то повел Олю в "консу" на концерт органной музыки. И ей даже понравилось. А я завидовал Паршину, просто завидовал: в тридцать с хвостиком быть профессором, известным органистом, да к тому же и человеком, обладающим юмором, потому что напоследок он сыграл какую-то джазуху на органе, и прозвучала она очень даже оригинально. Может, мне все-таки надо было идти учиться в консерваторию? Да кто б меня взял? И зачем? И какие перспективы потом? А никаких. Давать объявления о репетиторстве, чтобы хоть как прожить, читая при этом лекции студентам почти на одном энтузиазме? Ходить по 10 лет в одних штанах и сношенных ботинках, как многие из моих преподавателей в училище? Альтруисты, тоже мне. А я жить хочу, одеваться, дарить девушке цветы, в конце концов, я уже не говорю о том, чтобы сводить ее в кафе. Не хочется идти рядом и стыдиться своей одежды, и думать: "А что ты можешь ей дать, да на кой ты ей такой нужен, оборванец?" Ни одна приличная девушка и не посмотрит на такого. Эх, неудачник я, не сложилась жизнь. Завидую талантам, а я? Действительно, бренчу на гитарке, и что с того? Я - ничтожество, жалкое, бездарное, ленивое".
После концерта действительность казалась еще более страшной, серой и бессмысленной. Они шли по темным улочкам, вокруг редких фонарей плясали снежинки, образуя искрящиеся сферы. Вот залезли в какой-то детский сад, сели на веранде. Было холодно, молчали, грелись аперитивом. Кирпичная стена веранды была исписана названиями каких-то незнакомых англоязычных групп. Илья вспомнил то время, когда и он сидел так в компании, тогда они писали: "Кино", "Аквариум", "Алиса". "Неужели мы уже такие взрослые? И вот уже пришло новое поколение? И они уже совсем другие". А за оградой возвышался торец кирпичного сталинского дома, в окнах горел свет, видны были пеленки, развешенные на грязных кухнях, слышалась ругань и крики детей в коммуналках. Неужели еще живут так? Можно ли так жить? Оля заговорила первой:
- У меня такое ощущение, что мы попали в какой-то провинциальный город, вдруг выросший из прошлого.
Но это было настоящим. Это был центр Москвы. А ведь всего этого не видно, когда идешь по центральным улицам, освещенным, ухоженным. Стоило только свернуть - и вот те на! И вся эта нищета тщательно завуалирована яркими декорациями.
- Слушай, Илья, а в других городах тоже так?
- Не знаю.
- Но ты же ездил на экскурсии?
- Вот именно. Знаешь, не люблю я больше ездить на экскурсии. Смотришь на все из автобуса, и, кажется, что город только и состоит из памятников архитектуры, театров, музеев. А ведь так и Москву туристы представляют, рассматривая из окон своих автобусов... Красиво, наверное...
- Да... - протянула Оля. - А сами-то мы Москвы и не знаем толком. Постоянная жизнь и экскурсия - разные вещи. Мы просто не обращаем внимания на то, что нас окружает, проходим мимо, привыкли.
Аперитив кончился. Стало совсем холодно и грустно.
- Ну что, по домам? - предложила Оля.
- Угу. А что еще делать?
- Слушай, если бы ты только знал, как мне не хочется домой.
- Тебе-то почему?
- Ну, родичи. Скандалить опять начнут: где да с кем... опять нажралась...
- Не знаю, иногда я думаю, что тебе больше повезло, чем мне. У тебя отец есть, и мать, а у меня вот отца никогда не было.
- Ну и что? Чем это лучше?
- Ну, полноценная семья все-таки.
- Видел бы ты эту полноценную семейку, и как они каждый день грызутся. Хочется лечь, закрыть глаза, и умереть.
- Ну поехали ко мне, - почему-то вырвалось у Ильи.
- А поехали.
И они бежали наперегонки, прыгали и что-то кричали, а прохожие не обращали на них никакого внимания. И они чувствовали себя детишками, убежавшими из дома.
И вот они сидят на кухне у Ильи и пьют чай, и илюшина мама расспрашивает Олю о родителях, о том, где она учится и сколько ей лет. Илье стыдно за мать, за ее навязчивость и бестактность, и Оля чувствует себя несколько скованно.
-Мам, можно Оля у нас переночует?
Илья боялся недовольства, но мать неожиданно быстро согласилась:
- Хорошо, я сейчас раскладушку поставлю в твоей комнате.
Но раскладушка не понадобилась. Утром они помяли немного постеленное для Оли свежее белье, чтобы мать ничего не подумала, и спокойно вышли завтракать. Все равно у Ильи было чувство, будто он виноват в чем, он уткнулся в чашку и усердно рассматривал ее, пока мама не ушла с кухни.
До этого дня он не приводил своих девушек домой, не знакомил с матерью. Он вообще не любил гостей. Их надо было развлекать чем-то, прыгать перед ними, пока они будут сидеть на диване и рассматривать его комнату. А смотреть там не на что: старый гардероб, расстроенное пианино, письменный стол с фотографиями бывших девушек под стеклом, на грязных обоях - плакаты любимых когда-то групп, старый флаг Советского Союза (когда-то он ходил с этим флагом на рок-концерты), парочка разломанных гитар. Оля ничего не рассматривала, не задавала глупых вопросов, и не надо было оправдываться за бардак и грязь, за разбросанные по всей комнате вещи, пепельницы на каждом шагу, скомканные листочки с неудачными текстами песен... Оля оказалась не такой легкомысленной, как думалось.
Она сразу же начала убираться. И если бы это была мать, Илья сразу бы заорал, чтобы она не трогала его вещей, но на Олю он почему-то не разозлился, а только удивился слегка. А потом он пошел на работу, а Оля поехала домой. И пропала на неделю. Ее не было дома, она не звонила и не приходила. Илья начал беспокоиться. Раньше бы он не удивился - она часто пропадала, а теперь он с удивлением узнал, что умеет ревновать и беспокоиться.
Она позвонила однажды вечером и сказала, что не из дома, что между ними все кончено, и что она выходит замуж. Этого Илья никак не ожидал, и ему захотелось ее убить. Но он понимал, что все бесполезно, последней ниточкой было его признание:
- Я же люблю тебя.
Но и она оборвалась.
- Я знаю, - холодно ответила Оля. - Прости. Ты только ничего с собой не делай, хорошо?
- Угу.
- Обещаешь?
- Да ну конечно, что я, дурак, что ли?
Говорить было больше не о чем. Илья повесил трубку. Жить действительно, по-настоящему, не хотелось. И все прошлое показалось ему не жизнью, а какими-то бирюльками, в которые он так долго играл, загораживаясь от жизни. И помнится, тогда он сетовал, что не чувствует жизни, окружив себя иллюзиями настолько, что и сам не мог из них выбраться. Да и не хотелось. Вернее, недостаточно сильно хотелось. Он управлял своими переживаниями, моделируя ту или иную ситуацию. Порой он любил страдать от одиночества, думать о самоубийстве, но, Боже мой, какое это все было надуманное! Ведь он знал тогда, что никогда этого не сделает. А теперь, когда жизнь стала настоящей? Что же теперь? И являлся ли Илье тот ангел-хранитель, который лишил его всех богатств прекрасного вымышленного мира? Как теперь выжить здесь? Это совершенно невозможно - остаться Человеком. Что же, до конца дней влачить скотское существование, ни во что не веря и не ожидая ничего от этой жизни? Да, а чего от нее ожидать? До чего все бессмысленно. Человек - законченное творение, это прекрасная совершенная система, защищенная кожей. По венам течет кровь и дает жизнь. Но зачем она, жизнь? Только ли для того, чтобы создать еще одну такую же прекрасную систему, продолжить род? Но зачем? За-чем? Илья задавался этим вопросом не раз. Но сейчас, когда наконец он обрел, как ему казалось, что-то настоящее, впервые в жизни, привязался к человеку, именно теперь все рухнуло. И мозг просто отказывался понимать происходящее. Но Илья ничего с собой не сделал, только ушел в запой. Появились случайные девушки, водка за девять двести, и все заволоклось сплошным туманом. Илья даже не испытывал отвращения к себе, как это случалось раньше, он достиг своей цели - ни о чем не думать. Он просто боялся.
***
Было жаркое лето, он сидел в тенёчке на лавочке одного из маленьких парков, думал, где бы достать на опохмелку, куда податься. Он смотрел на прохожих с равнодушием и веселился внутренне, чувствуя свое превосходство над ними. "Жалкие людишки, спешите, спешите по своим уютным конурам, вам никогда не понять, что такое свобода". Тут к нему подбежал голубоглазый карапуз и протянул пластмассовую лопатку. Илья удивился его смелости. Сидит грязный испитой дядька на лавочке, ишь ты, а он не боится. Илья улыбнулся малышу и хотел уже было взять лопатку, но за спиной раздался строгий голос:
- Илюша, не приставай к дяденьке, иди сюда.
Вначале Илья подумал, что окликнули его, но потом понял, что обращались к мальчику. "Надо же, ты тоже Илюша", - подумал он. - "Вот вырастешь, что из тебя получится?" И тогда он увидел Людочку. Она подошла и потащила ребенка за собой, на ходу что-то ему резко выговаривая. "Не может быть... нет, этого не может быть, она же сказала, что никакого ребенка не будет..." А Людочка Илью не узнала, немного отойдя, она подняла малыша на руки, вытерла чумазую мордочку и понесла дальше. Илья хотел было остановить ее, окликнуть, но зачем ей видеть такого? Зачем ребенку такой отец, и вообще, может у него есть отец получше. Но подчиняясь какому-то слепому инстинкту, он с трудом поднялся с лавочки и пошел за ними, боясь, что вот-вот они куда-нибудь исчезнут. Но исчезать они не собирались, Людочка опустила ребенка на землю и, взяв за ручку, повела дальше. Илья же все пытался понять, похож ребенок на него или нет, так и не понял, ведь маленькие дети еще ни на что не похожи. "По возрасту вроде как мой, хотя и не поймешь, сколько ему... что я в детях понимаю? Значит, в честь меня назвала... вот ведь как... может, окликнуть..." Мысли путались, Илья не знал за какую из них схватится, они проносились, не останавливаясь, обрывочно и сумбурно. Но оборвались мгновенно, когда Людочка указала Илюшеньке на что-то и отпустила, тот неумело побежал, семеня ножками, Илья испугался, что сейчас он упадет, но его подняли сильные мужские руки, подбросили в воздух, ребеночек произнес: "Па-па..." и затем залился смехом.
- Па-па... - повторил Илья и побрел прочь. - Ну конечно, а как же еще? Когда он оглянулся, то увидел, как маленького Илюшеньку "папа" несет под мышкой к новенькому "Мерседесу".
"Да-да, так все и должно было случиться. Людочке только так и можно выжить, только так. Да-да".
Как-то позвонила Оля. Приехала ненадолго откуда-то: то ли из Парижа, то ли из Нью-Йорка; сказала, что счастлива, спросила:
- Ну а ты как?
- Ничего. Я рад за тебя.
- Нашел кого-нибудь?
- Да, не волнуйся, у меня все ништяк, - появилась какая-то развязность от отчаяния. Решил спросить:
- А почему ты мне ничего не сказала о том, что собираешься выходить замуж? И почему так сразу. После того, что у нас было?
- Да я тебя расстраивать не хотела, понимаешь?
- А что ж ты тогда со мной встречалась, если у тебя жених был?
- А из жалости.
- ???
- Ну, когда мы с тобой познакомились, ты был таким интересным, я в тебя тогда влюбилась очень сильно. А потом ты так сильно изменился... Наверное, после того случая с ангелом-хранителем, помнишь?
- Да, помню. А как я изменился?
- Ну... ты стал таким же как все - неинтересным и серым. Это же ужасно скучно: видеть все только таким, какое оно на самом деле. Ведь раньше ты себе напридумывал много прекрасного, да и я тоже. Только вот когда все это исчезает, становится пусто и неинтересно, понимаешь?
- Понимаю. Тогда почему ты не ушла сразу?
- Не знаю. Может, уже привыкла к тебе, может, воспринимала таким, каким ты был раньше, по инерции; может, интересно было понаблюдать за эволюций, вернее, деградацией?
- Ну и как? Успешно прошла деградация?
- Да, знаешь, быстро так. Да с тобой уже вообще не о чем было разговаривать, тебя же ничего не интересовало, кроме денег... Вот я к тебе и испытывала в конце концов лишь жалость, ты прости уж. Кому ж ты такой будешь нужен, без иллюзий?
- И без денег? - съязвил Илья.
Оля на минутку замолчала, но затем ответила:
- Да, и без денег. Ты же не сможешь содержать семью, только на пиво да на сигареты зарабатываешь, а я жить хочу. Вот теперь я могу ездить, куда хочу, ходить на пати, одеваться, как вздумается, и ни в чем себе не отказывать. За границей хорошо.
- Не скучаешь по родине-то?
- Не-а, а что я тут забыла?
- Ну друзей, например.
- А у меня их не было.
Илье стало любопытно, существует ли на свете любовь, он даже на время забыл о своем оскорбленном достоинстве. По словам Оли выходило, что любовь - чувство не обязательное, не главное, мужа можно и не любить, а иметь любовника.
- И вообще, - заключила Оля, - браки по расчету считаются самыми прочными.
- У-у-у... - промычал Илья, не зная, что ответить. Верно, и впрямь он поглупел.
Оля спросила:
- Ну как, не нашел еще свой Танелорн? - но тут же сменила тон и затараторила, - Ой, ну ладно, мне пора, приятно было поболтать, а то мой приехал, вон, машина его, я из окна вижу, всего тебе самого-самого, ты извини.
Илья хотел еще что-то сказать, но из трубки послышалось:
- Все-все-все, ой, он уже поднимается, извини, пока.
"Смотри, как засуетилась", - с насмешкой подумал Илья. - "Хотя, может и впрямь счастлива, не поймешь..."
Захотелось поиграть на гитаре, чтобы забыться, теперь Илья пожалел, что недавно продал ее, почти что новенькую. Хотя, что от нее польза? Песен давно не писал, не о чем ему петь больше. "Танелорн, ха! Какой уж тут к лешему Танелорн?" - усмехнулся с горечью Илья, - "значит, поглупел... серый, такой же, как все?"
Наступил момент, когда пить больше не хотелось, организм просто не принимал спиртного, даже при одной мысли об этом, Илье становилось плохо. Он все еще торговал книгами, так что на жизнь кое-как хватало. Мать устала видеть все это, нашла себе какого-то человека, переехала к нему. "Что ж, дай Бог, чтобы у матери все наладилось. Людочка пристроена, все при ней: и любимый ребеночек, и муж обеспеченный. Так, так. У Оли тоже все хорошо, нашла то, что искала - постоянное разнообразие. Что ж, жизнь прекрасна, ведь у всех все хорошо. А я здесь лишний. Всегда казалось, что самоубийство - это слабость, невозможность бороться, а может, это было лишь оправданием? Может, надо быть очень сильным человеком, чтобы совершить такой поступок, может, где-то там я и обрету свой Танелорн, вечное успокоение? Хотя, самоубийц не отпевают и в рай не берут. Смертный грех. Тогда хоть в лимб, хоть куда, только бы отсюда подальше. Господи! Если ты есть, помоги мне... Хотя, какая глупость..."
Илья еще покурил, раздумывая о способе самоубийства, взвешивая все за и против, потом подошел к окну, взобрался на подоконник и прыгнул.
Земля показалась мягкой, он лежал на ней и смотрел в небо, по которому плыли медленно все те же, вечные, спокойные облака. И им было все равно, и всему миру было просто наплевать на то, что на земле лежал человек, мертвый или живой.
Илья полежал еще немного, подождал в надежде, что хоть кто-нибудь обратит на него внимание, но нет, никто не поинтересовался, почему это человек валяется на земле. Наконец ему надоело так лежать, он встал, отряхнулся, и, потирая ушибленные места, прихрамывая, заковылял на работу. Его разбирал смех:
"Ну какой же я дурак! Нет, ну надо же! Полетать захотелось, с третьего-то этажа, ха-ха! Она все пыталась узнать о чем человек думает, летя вниз головой? А ведь и вправду, ни о чем он не думает. Не успевает"...

 

 

на главную страницу ZenRu

 

 

 

 

Rambler's Top100 Rambler's Top100

 

Copyright © 1999-2001 ZenRu