обсудить работу в форуме "Конкурс-марафон "Белая Чайка"

 

Виталий Коржик
ОТСТУПНИК

Карцев пятый час ездил по затопленной дождём Москве в машине Петра Каменского. Дворники не уставали сгребать пелену воды со стекла, в слабом свете фар мелькали тяжёлые капли. Вот и сейчас машина по-прежнему катилась в потоке сотен других по полосе Кутузовского проспекта. По левую руку краснели фонтаны Поклонной горы, которые ничуть не трогали воображение Карцева.
Позади лежала безысходность, а впереди - тёмная ночная неизвестность. А слева - кровавые фонтаны Поклонной горы.
В его голове крутилась музыка, сложнее и прекраснее которой он не написал никогда раньше и никогда не слышал. Он чувствовал и осознавал её, начиная от общего звучания - как один звук - и кончая мельчайшими, почти не слышимыми деталями. Теперь, когда музыка пришла к нему во всей полноте, когда он мог в любой момент взять любой из когда-либо созданных музыкальных инструментов или использовать свой голос и в точности, в абсолютном совершенстве воспроизвести её, он понял, какую страшную, неисправимую ошибку совершил.
Так глупо было пытаться донести это всем. И эти концерты - глупость, способная погубить мир.
Три концерта, которые войдут в историю, более чем успешные, невообразимые, невозможные, с трансляцией в большинстве городов мира. В течение часа после окончания последнего выступления менеджер, мистер Лоуренс, был счастлив сообщить, что Валерий Карцев и вся его музыкальная группа стали самыми богатыми музыкантами в истории - вне всякой возможной конкуренции. Он уже через жалкие полчаса был безумен. Карцев подумал - от счастья, от денег. Нет. От музыки.
Крошечная частица, слабый отблеск Идеальной Красоты, который посетил его, ничтожного шута, раба эмоциональных подростков и звукозаписывающих компаний, и эту заветную частицу, как еле слышный далёкий звук невиданной чистоты, он не решился прогнать, почувствовав в себе неизвестную ранее Силу и готовность. Луч Великого Вдохновения чуть не сжёг его заживо... Да, бедные Каменский и Альтер-Песоцкий уже были уверены, что их блестяще талантливому товарищу, партнёру по рабскому творению в угоду ленивых поклонников авангарда, пришёл конец. Но он открыл глаза, и он отдышался. Его везли по петляющим улицам в "скорой помощи", и откуда-то там уже были и господин Лоуренс, весь в холодном поту от страха за музыканта, и все трое его партнёров: Каменский, Альтер-Песоцкий, Самойлов. Носилки невыносимо тряслись, а он кричал, буквально разрывая себе глотку, и извивался, словно внутренности точил исполинский хищный червь, но отказывался объяснить, что с ним. Не мог. Какая это была боль в глазах. В ушах. В груди, в голове. Бедняге оставалось либо уместить это в себе, суметь охватить и удержать, постигнуть - и укротить! - либо погибнуть. Карцев выжил. Хрипел на носилках в душном медицинском фургоне, хватаясь за рукава окружающих людей, и заглядывал им в глаза, но выжил.
...Чужой взгляд словно умерял боль.
Он видел жалость в глазах Жени Альтер-Песоцкого, сострадание. Друг готов был сделать всё, чтобы помочь, готов был разделить боль, если бы мог. Увы, эту боль, эту счастливую муку грядущего огромного вдохновения он никогда не смог ни понять, ни разделить. Возможно, ему просто не хватило отведённого времени.
Испуг в хладнокровном и проницательном, как всегда, взгляде Каменского. Самым ужасным для него было то, что он не мог разобраться, что делать, как помочь. И где-то очень глубоко в этом прячущемся за стёклами очков взгляде крылась искорка интуитивного провидения. Каменский пытался уловить её, сконцентрироваться на ней, ибо знал, что она скажет про Карцева и про этот странный момент. Он смотрел на Карцева, но его взгляд был обращён внутрь...
А Самойлов и был там, и не был. Может быть, он уже понял, может быть, услышал в отчаянном хрипе Карцева то, что раздирало его естество на части, но его почти сразу перестала волновать судьба друга. Наверное, это было предчувствие конца. Самойлов спрашивал сам у себя, что теперь будет с ним и с ними, вообще со всеми, меняет ли это что-то и как должно это воспринимать. Он пытался повертеть Событие в голове, рассмотреть со всех сторон, разложить его на части, чтобы ответить на вопрос, как толстая заноза в мозгу: что кроется здесь? Каков смысл и что будет? И сам себе он не мог пока ответить.

Потом началась подготовка к Трём Концертам, трудная работа. Долгая, изматывающая, счастливая, вдохновенная, заведомо бесконечная. Карцев не мог добиться какой-то предельной, конечной ясности, музыкальности, красоты, но мог почувствовать, когда всё это уже появилось в музыке в недостижимой доселе степени, сделав её уникальной. Вот тогда он подошёл к Петру Каменскому и сказал, что у него есть нечто... чего ещё никогда не было.
Они дали три концерта.
...Молчание и дрожь. Под ногами пропасть, а небо бесконечно далеко, и всё то, что всегда присутствует в жизни как счастливая данность, уходит, и ты больше ничего не знаешь, ни в чём не уверен... Страх. Все потянулись к четырём маленьким людям, играющим в глубине залитой светом сцены, словно к своей последней надежде, но что-то остановило их, и толпа стояла на месте.
Десятки тысяч молчали как один человек. Их лица становились прекрасными, как у детей, они заново узнавали друг друга и, наверное, были счастливы.
...Крик, крик заглушает динамики, никакой микрофон и мощнейший голос Карцева не в силах помочь. Самойлов бьёт по струнам своей бас-гитары, но нет никакого диссонанса - не может быть диссонанса, потому что Музыка заполнила всё, вселившись в каждого на бескрайнем человеческом пространстве, и в этот крик, противостоять которому невозможно. Альтер-Песоцкий опускает руки, но ничего не происходит. Звук остановить невозможно. Никто не заметил, что барабанщик привстал со своего места, и никто не заметит. Музыка жила внутри каждого.
Может быть, четверым сначала было страшно, они не понимали. Но за ночь они стали популярнее всех музыкантов истории вместе взятых. Они стали богами на земле. Они сделали то, что не удавалось ещё никому. Они отдали музыку, подарили её каждому!..

Но Боже, какой пустяк! Карцев собирался разрушить этот мир, только и всего, - сам того не осознавая. Он, глотнувший волшебного воздуха неизвестной и чуждой вселенной, взялся разрушить свой родной мир. Ещё немного, и он сделал бы это.
Свет снизошёл лишь после третьего концерта. То, что он не понимал, а только чувствовал, то, что не мог толком изобразить, готовясь к Концертам, оформилось в целостность, само Упорядоченное и Прекрасное. Он понял, что концерты кончились, он понял, что вся прошлая жизнь кончилась, что пора собираться в долгую дорогу, оставив всех и вся позади, или в стороне.
Всё начиналось заново, всё начиналось иначе.
В тот день позвонил Каменский, его голос дрожал. Нужно встретиться, СРОЧНО. Он сам подъедет к дому Карцева. Карцев должен был уйти, разыскать дорогу своей новой жизни как можно скорее, времени не оставалось ни на какие встречи, но раз срочно...
Каменский подъехал к дому Карцева через полчаса с небольшим. Это, конечно, был не дом Карцева, а машина была не машина Каменского. Если бы хоть кто-то узнал о их местонахождении, толпа в экстазе разорвала бы их на самые крохотные и трогательные кусочки.
Они сели и поехали. Руки Петра дрожали, машина как будто не слушалась руля. Свернули в переулок, остановились.
- Слушай, - прошептал Каменский, - и говори, согласен ли ты.
- Хорошо, - ответил Карцев.
Пётр прерывисто вздохнул и сжал неподвижный руль.
- Твоя музыка прекраснее всего на свете, что человек когда-либо слышал.
- Да, - сказал Карцев. Они оба это знали.
- Если брать понятие о музыке как бытовое, знакомое каждому, то это больше чем музыка.
Несмотря на нервное напряжение, он пересилил себя и говорил почти спокойно.
- Понятие о музыке у каждого своё, - возразил Карцев. - Но музыка - это больше чем музыка, для каждого. Так же, как красота - немного больше, чем просто красота. У музыки нет бытового смысла...
- Но ведь это УЖЕ НЕ МУЗЫКА! Это именно то, НЕМНОГО БОЛЬШЕ ЧЕМ МУЗЫКА!
- Ну, хорошо, пускай по-твоему, это больше чем музыка. Это религия. Это смысл и цель. Это целая жизнь...
- Да, - перебил Пётр. - Это целый новый мир, целая новая жизнь. Непосредственным носителем которой являешься ты.
- Да.
- Мир не готов к этому. Ни один человек не готов к этому.
- Да.
- А теперь вот что. Свет не даст человеку заблудиться в темноте. Яркий свет откроет путь и укажет верную дорогу. Если свет слишком ярок и силён, он слепит и убивает. То, чего ты достиг, может погубить нас всех.
- Не знаю.
- Может, - выдохнул Каменский. Нескладными, нервными движениями он полез во внутренний карман пиджака и вытащил оттуда пистолет. - И если ты уйдёшь, то это спасёт нас.
Карцев даже не думал, что у Каменского есть пистолет. Он смотрел на него и не знал, что сказать.
- Я собираюсь уйти, Пётр, - выдавил из себя он. - Это правда. Это правда, я уйду, я знаю, что мне больше нет здесь места...
- Я должен сделать это сейчас, - прошептал Каменский сквозь сжатые зубы. По его лицу текли слёзы.
Зазвонил телефон. Карцев ударил по руке с оружием, но Пётр не выпустил пистолет. Он накинулся на Карцева с остервенением, с безнадёжным ожесточением, которое придаёт сил. Пуля, пробившая лобовое стекло, испугала обоих. Карцев выбросил Каменского на асфальт и бросил ему пистолет, сам сел за руль и нажал на газ.
- Да, - ответил он в микрофон, укреплённый за зеркалом заднего вида.
Молчание.
- Карцев... Это ты?
- Я, Володя.
- Где Каменский?. Что ты делаешь в его машине?
- Он пытался убить меня. Зачем ты звонишь?
Самойлов шумно вдохнул носом воздух.
- Умер Женька. Несчастный случай: толпа набросилась на него и задавила, прижав к железной решётке. Они совсем потеряли голову, не понимали, что происходит, а у него совсем слабое сердце, ты же знаешь... Я позвонил, Валера, чтобы поторопить Петю. Жаль, что он не смог. Я не виню тебя ни в чём, Карцев, я лучше всех знаю, кто ты, и всегда буду любить тебя, но знай, что если я тебя встречу, я тебя убью. Отбой.
И вот, умер Альтер-Песоцкий. Его убила толпа.
...Каменский рыдал в голос, поднимаясь на ноги, сжимая в руках заряженный пистолет.
- Ну не могу я иначе! - невнятно крикнул он в пустоту. - Не могу! Я сам не понимаю, что делаю!.. Но ведь он убьёт нас всех...
- Ты убьёшь нас всех!!! - заорал он что было сил на пустую улицу.

Ни Орфей, ни Бетховен, ни Моцарт не позволили себе сделать подобного, это истинная правда. Теперь, сидя за рулём чужой машины, Валерий Карцев вспоминал произведения любимых музыкантов, как современных, так и давно умерших (постигнув тайную природу музыки, он стал в своём роде всемогущ там, где дело касалось упорядоченного звучания вообще хотя бы косвенно. Он мог "прокрутить" в голове произведение любой длины и сложности, и это не могло даже приблизительно сравниться с каким-либо собственно звуковым, материальным воспроизведением). И Карцев пришёл к выводу, что многие и многие были причащены этой тайны, великой тайны музыки. Но Орфея помнили сквозь тысячи лет, Моцарт и Бетховен сумели стать величайшими из величайших, используя лишь бледную имитацию волшебных звуков, самостоятельно живущих, вечных, неисчерпаемо прекрасных, - а грустно улыбающийся доктор Уинстон О'Буги позволил себе лишь несколько осторожных намёков. Почему? Была какая-то причина. Все эти люди стояли намного выше окружающих. Человек, коснувшийся хотя бы бесконечно малой части тайны творения, становится на путь обожествления, ведь что, если способность любить и творить, отличают Бога от человека? Но ни один не дал людям больше, чем они могли воспринять, хотя наверняка был способен. Нет, нет же, здесь что-то не так... Человек способен воспринять огромное количество информации, познать даже то, что лежит за гранью логики и анализа, его возможности безграничны или почти безграничны. Карцев знал это, ибо то Понимание, которое он искал и которого достиг совсем недавно, совершило с ним чудо. Он оставался человеком, таким как все, но одновременно не ощущал себя таким, как раньше. Он стал Мастером, достигшим чего-то действительно огромного в деле своей жизни, и ему открылись новые дали неизвестного. Но и сейчас он не мог даже догадываться о том пределе развития, за которым движение вперёд теряет смысл, и верил, что нет ничего невозможного для человека, нет предела восприятия, нет и предела осмысления.
Карцев, Волшебник Чарующего Звука, Магистр Музыки Летящего Мгновения, первый музыкант, решившийся выпустить на волю всю ошеломляющую глубинную энергетику музыкального звука, нарушил негласный закон.
Один из великих Мастеров сказал: закон нужен до тех пор, пока мы не сможем самостоятельно решить, следует ли его выполнять. Пока ты не можешь знать, каков смысл закона, он сохраняет силу.
Карцев, ещё не осознавший доставшееся ему сокровище полностью, спешил. Действительно, искусство нельзя считать игрушкой. Каменский прав, это слишком опасно. Кем теперь он должен себя считать? Мастер-отступник, Мастер, совершивший ошибку. И обстоятельства были за то, что этот Мастер не должен был долго продержаться.

Припарковав Вольво Каменского, Карцев вошёл в бар. В баре играла музыка. Задержавшись на секунду, Карцев проанализировал услышанные несколько тактов - просто так. Теперь он мог предугадать каждый поворот незнакомой мелодии, каждый аккорд аранжировки. Ошибки быть не могло. Только не в этом деле.
Валера подошёл к стойке, сделал заказ. Рядом сидел человек в бандане безобидного синего цвета на курчавых тёмных волосах. Он был небрит и потягивал пиво. Карцеву не хотелось самому начинать беседу, он предпочёл воспользоваться своими новыми способностями. К ним не приходилось привыкать: человек, один раз обретя какие-либо неординарные свойства, быстро начинает воспринимать их как само собой разумеющееся.
Отреагировав на настойчивый импульс в своём мозгу, небритый человек в бандане повернулся. Ему захотелось начать вялую бессмысленную беседу, и он, конечно, решил, что причиной тому его собственное желание. Впрочем, в итоге так скорее всего и было.
- Ждёте кого-нибудь? - спросил он.
Карцев отрицательно покачал головой, глотнув выпивки. Алкоголь не действует на человека, если он сам этого не хочет. Хотя, может статься, и не всегда. В организме Карцева включился какой-то автоматический механизм блокировки.
- А я жду, - объяснил незнакомец. - Кажется, мы незнакомы... Но я вас где-то видел, может быть, даже в татуировочном салоне?
- У меня нет ни одной татуировки.
- Тогда, может быть, вы бухгалтер York international?
- Ничего подобного. Я музыкант.
Зря. Человек начал узнавать, а это было совершенно ни к чему. Карцев сосредоточил внимание, чтобы предотвратить это... получилось. Внимание собеседника будто соскользнуло с вопроса об идентификации личности музыканта и больше к нему не возвращалось.
- А! А я татуировщик.
Татуировщик слегка прикусил нижнюю губу. Это была его привычка. У него был немного неправильный прикус, так что ему не составляло труда прикусить нижнюю губу.
- Ваша Ауди там стоит?
- Моя. Откуда вы знаете?
- Читаю мысли, - просто ответил Карцев. - Смотрите, стоянка не охраняется и не то чтобы хорошо освещена. Лучше не оставлять машину надолго.
- Да ладно. Ничего с ней не случится. Лучше ответьте мне, раз вы музыкант, что вы думаете по этому поводу?
- Какому?
- Ну ведь вы же понимаете. Вы же читаете мысли.
- Ну и что? Что вы то хотите от меня услышать?
- Правду. Я не совсем понимаю, что делать дальше. Моя жизнь кажется мне полной бессмыслицей. Но вы музыкант, у вас должен быть более профессиональный взгляд на вещи. Более хладнокровный и равнодушный, что ли.
- На вещи?
- Ну, на эту музыку.
- Представьте себе, на музыку не может быть профессионального взгляда. Ведь это язык, на котором говорит сама душа.
- С тех пор я понимаю, что музыка - это больше, чем я думал. Это не просто звуки, аккорды, терция и тоника. Раньше я в молодости играл на басу в клубах. Теперь я не представляю, как я смогу это сделать ещё раз.
Карцев кивнул.
Ясно: слишком сильная доза искусства. Музыканты больше не смогут играть, поэты не возьмут в руки пера, писатели замолчат навеки. Это гораздо страшнее, чем то, что скоро ни один наёмный рабочий не сможет выйти на работу, а ни один диктор не заставит себя сказать в объектив телекамеры ни слова. Президенты забудут, что они президенты, богатые перестанут зарабатывать деньги. Да и зачем всё это надо? Зачем вообще это жалкое существование, когда кто-то способен творить т а к о е... Искусство должно осторожно затрагивать чувства человека. Оно должно вызывать определённое уважение к автору, порой даже восхищение, но в то же время и жалость. Так складывалось веками и нельзя ломать устои. Не сразу можно понять, что искусство может раздавить и уничтожить.
Неизвестным образом оба собеседника за стойкой думали об одном и том же.
- Если вы позволите себе потерять смысл, то погибнете. Это произойдёт гораздо быстрее, чем кажется. И тогда уже никто и никогда не напишет ничего подобного. Вообще ничего не напишет. Вот и всё, что я могу сказать.
К стойке подошла девушка-альбиноска, широколицая, довольно привлекательная. Татуировщик обнял её за талию и они друг на друга посмотрели. У неё было умное и надменное лицо. У него было лицо, похожее на детское, с курносым носом. Они любили друг друга.
Карцев спрыгнул с круглого мягкого стула и пошёл прочь. Почему-то никто не взял с него денег. А когда он был уже на выходе, с музыкой, наполнявшей бар, случилась странная штука. Бармен был в недоумении: он слышал эту песню множество раз, а теперь вовсе не мог узнать её. И всё же по-прежнему звучала именно она.
- Чудно! - обратился он к татуировщику, пожимая плечами. - Таких слов в этой песне никогда не было.
- Я знаю, - отозвался тот, тоже собираясь уходить. - Ну и что?..
Наступила странная тишина.

Вольво выкатилась на дорогу и вновь устремилась в ночную темноту. Если включить радио, можно было узнать, что имена Карцева, Каменского и Самойлова упоминались каждые несколько минут. Можно было узнать, что во всём мире начались забастовки, суициды и вооружённые конфликты. Может быть, даже проснулись вулканы. Однако Карцев с удивлением обнаружил, что нужда включать радио полностью отпала. Радиоволны ложились на его сознание словно звуки, и он мог слушать все доступные радиостанции одновременно, стоило только сосредоточиться на обработке больших объёмов информации.
Кто-то из знаменитых догадался выступить с обращением к людям. Он не притворялся, что ничего не происходит или что он не понимает, что происходит. Он сделал первую попытку спасти человечество. Возможно, это был один из Мастеров искусства, достаточно сильных, чтобы не потерять волю жить и творить. Карцев мысленно постарался его поддержать.
Миллионы людей объявили, что наконец-то поняли, с кем имеют дело. Валерий Карцев был Антихристом - и он начал Армагеддон, нанеся сокрушительный удар по слабым человеческим умам. Это не искусство, говорили они. Это ИСКУШЕНИЕ. Это оружие Сатаны.
Они недалеко ушли от правды, если вообще ушли. Искусство и не искусство.
Немного больше чем искусство.
Немного больше чем музыка.
Валера почувствовал тёплый ветерок надежды. Эти - выдержат, если будут вместе. Пускай они сражаются с Сатаной, если им легче. Самые страшные монстры живут в нашей голове и самый страшный враг для тебя ты сам.
Многие подошли к делу серьёзнее. Они поклялись, что не оставят в живых этого зомби-исполнителя, прямого агента Диавола на Земле.
Вокруг - смерть. Но это совершенно неважно. Сам Пётр Каменский собирался убить его несколько часов назад.
С иными обстояло сложнее. Они, разумеется, тоже поняли, с кем имеют дело, и восславили имя его. Карцев открыл им рай, а значит, он... В любом случае Армагеддон продолжается. Эти тоже очень недалеко ушли от истины. Ведь ничего прекраснее они не слышали, никто не слышал. В тот день они были гораздо ближе к вечному Идеалу, чем когда бы то ни было.
Если пойдут стенка на стенку, будет мировая война. Ядерное оружие больше не сможет быть сдерживающим фактором, потому что всё будет неважно, всё потеряет смысл и перспективу (а в самом деле, стоит ли волноваться за будущее в самом разгаре Последней Битвы?), и ракеты будут использованы по своему прямому назначению.
А может быть, смерть духовная наступит раньше физической. А может быть, смерть физическая наступит раньше духовной. Туда-сюда конец.
...Женщины кричали, что любят его. Мужчины тоже это кричали. Все кричали, что покончат с собой, если не, и неизменно слов на ветер не бросали. И среди этого незаметно, неважно мелькали тревожные сообщения, как уколы раскалённой иглы: покушение на Эрика Клэптона. Массовое самоубийство американских поп-идолов.
СЕРДЦЕ СУДОРОЖНО ЗАБИЛОСЬ, И РУКИ ОНЕМЕЛИ. Ему пришлось объехать большую кровавую лужу посреди улицы. Во все стороны разбегались алые ручейки. Нет обломков автомобиля, милиции и "скорой", вообще ничего, просто кровь.
Дождь кончился.
Валера выехал на перекрёсток. Поворачивая направо, на зелёную стрелку светофора, он уже точно знал, что нужно делать, знание пришло откуда-то изнутри. С каждой секундой с тех пор, как Музыка открылась ему, он словно вспоминал удивительные или же вполне обычные вещи, знания о себе и о мире. Вот и сейчас - он знал, что нужно делать.
Он закрыл глаза.
Он сосредоточился. Это предельно просто, и ты знаешь, как это сделать.
Моё тело спокойно - сейчас. Мой разум спокоен - сейчас.
Проехав перекрёсток и миновав длинный трепыхавшийся на ветру плакат - рекламу "нашего радио", Карцев раздвоился, открыл в себе другое Я. Это было просто. Это не требовало усилий.
Первый Карцев свернул с дороги и неожиданно выехал прямо на пологий зелёный холм, в тишину и покой, на широкое лесистое взгорье. Ничто, кроме пения птиц и стрёкота насекомых, не нарушало певучей тишины. Вскоре Мастер оставил машину и дальше пошёл пешком. Он полной грудью вдохнул великолепную музыку. В этом мире всё было иначе, без натужной логики и без тяжеловесных законов, этот мир открывал мириады новых дорог.
Отыскав еле видную тропинку, идущую немного в гору, он завидел густые тёмно-зелёные кроны. Это был живой, дышащий, шелестящий, шепчущий лес, куда и вела случайная тропинка.
Второй Карцев ехал по Фрунзенской набережной навстречу друзьям. Он улыбался: трюк удался! Впрочем, какой трюк? Ведь это именно то, чего на самом деле ждали от него Каменский и Самойлов.
Через час он остановил машину в тёмном переулке. Он точно знал, что, как ни старайся, этой встречи не избежать.

Множество свидетелей незримо присутствовали на этой встрече, как будто множество глаз смотрели со всех сторон. Возможно, это было не более чем ощущение, но ощущение, до боли реальное. Кто-то хотел рассудить их.
Карцев не спеша приближался к двум молчаливым силуэтам под сломанным фонарём.
- Мир тебе, Мастер-отступник, - глухо произнёс Самойлов.
- Володя, - вздохнул Карцев, - ты хоть сам себе можешь объяснить, зачем это надо?
Самойлов взглядом искал поддержки у друга, но Каменский неподвижно смотрел в землю.
- Валера. Пока ты здесь, ничто не поможет. Ты не творец, ты разрушитель.
- Разрушитель чего?! - крикнул Карцев. - Я не богочеловек, я не первый и не последний, кто постиг тайну музыки. Вся моя ошибка в том, что я не смог сидеть на ней, как индюк, я хотел дарить! Скажите мне вы, оба, вы имеете представление, зачем люди вообще живут на Земле?
- Скажи ты.
- По-моему, ради этого. Ради вдохновения, чёрт подери. Так какой смысл прятать от людей самое прекрасное, на что мы способны? Из чувства человеколюбия или из чувства ложного превосходства?! Это же не технический прогресс, вы понимаете, эволюция духа, эволюция гения может занять миллионы лет, а вы хотите прозябать в серости и дальше. Это трусость, всё что я могу сказать.
- Вам всем просто не хватало храбрости!! - крикнул Карцев, оглядываясь через плечо, обращаясь к воображаемым зрителям и судьям.
- Смотри, храбрец, что ты наделал! - проговорил сквозь зубы Каменский, поднимая голову. - В некотором роде апокалиптическая картина, не так ли? Или ты считаешь, что ради твоего бенефиса стоит послать коту под хвост ВСЁ?
- Знаете, что они говорят? Вы ведь знаете: им кажется, что всё лишено смысла. Так вот, я думаю, что это действительно лишено смысла. Это же не жизнь, в конце концов. Детей учат плавать, бросая на середину реки. Иногда, наверное, дети тонут.
- То есть пускай тонут?
- Да, если больше ни на что не способны. Тогда грош им цена, всем им, пускай я говорю как чёрт знает кто или ещё хуже! А может быть, выплывут. И научатся жить по-новому, принимая во внимание хоть что-то кроме онанизма и телевидения. Вы как думаете?
- Один вопрос, - Самойлов сделал паузу. - Почему ты думаешь, что можешь решать?
- Боже, ну опровергни меня, давай! Я - художник, я создаю самое ценное, что может быть у высокоразвитой человеческой особи, произведение искусства! Мало того, музыка!.. Один корень с самой Музой. Глубочайший, древнейший, монументальный источник душевного наслаждения. Ну, Володя, скажи нет, скажи я не прав, давай! Только ты-то кто такой? Забыл?
- Музыкант.
- Мастер!
- Всё это чушь! - крикнул Каменский. - Кому, Боже, кому это всё нужно? Люди стали пожирать друг друга заживо. Карцев, пойми, тебе больше не место здесь.
- Я понял. А что собираетесь делать вы?
Самойлов развёл руками.
- Что остаётся. Представь себе, что во всём мире писатели, художники и музыканты объявили забастовку. Это страшно. Просто мы будем теми, кто не объявит - до конца.
- Что же, вы Мастера, надеюсь на ваш успех. Желаю вам исправить то, что я успел напортить.
- Извини, Валера, - быстро прошептал Каменский, доставая свой пистолет и направляя его в голову другу. Карцев сделал два шага и вышел под неяркий желтоватый свет фонаря.
- Но ведь мы остаёмся друзьями?..
Рука дрогнула и медленно опустилась. Пётр зажмурился и опустил голову, беззвучно рыдая. Карцев обеспокоенно следил за ним.
Самойлов хмыкнул носом и быстро расстегнул пуговицы пальто.
- Я могу тебе поклясться, Карцев, - спокойно сказал он, - мы остаёмся друзьями.
Он выхватил пистолет и выпустил шесть пуль в упор.
Каменский пошатнулся, на подгибающихся ногах подбежал к фонарному столбу и упал на горизонтальную опору всем весом. Это было ужасно. Он не хотел смотреть, как его друг лежит в тускло-жёлтом унылом круге с разбитой головой и разорванной грудью.

Пётр Каменский замер на винтовом стуле возле пианино. Он держал палец на белой клавише, но струна уже давно смолкла, звук от её колебаний уходил бесконечно в тишину.
Но нота звучала в голове музыканта. Этому Пётр научился давно: нота переливалась перед его глазами всеми своими гранями, меняя тембр, громкость и слегка меняясь в частоте согласно желанию Мастера. Она звучала уже долго, очень долго, колеблясь на грани между идеальным звуком и ускользающей мыслью.
Он искал. Где же, где. Рядом. Где-то рядом. Это должно быть легко. Нужен мгновенный бросок, прорыв сквозь потенциальный качественный барьер, за которым пелена падает с глаз навсегда и музыка становится жизнью, а жизнь - музыкой. Достаточно одной ноты, чтобы понять, увидеть. Должно случиться озарение.
Некуда было спешить. Каменский знал, что дорога только одна, и почти нет шансов на успех, но ведь всё остальное совершенно неважно и ненужно.
Уже не существовало ничего, кроме разбегающихся, затихающих и резонирующих, вездесущих колебаний звука, ничего кроме блестящей прямой струны, которая была мостом между двумя жизнями. Нужно забыть о том, что по струне пройти почти невозможно, что можно сорваться в бесконечную пропасть, нужно просто знать: там, на той стороне, жизнь.
...Музыка. Да что это в конце концов? Струна? Нота? Звук?
Не то, не другое и не третье. Это то, что больше того, выше того, древнее и одновременно моложе, что-то необъятное, непостижимое и ни от чего не зависимое. Немного больше чем музыка... немного больше чем...
Нет моих пальцев, прижимающих клавиши пианино, это - не музыка. Нет самих клавишей, они чужды музыке, нет самого пианино.
НЕТ СТРУН, ИЗДАЮЩИХ ЗВУК.
НЕТ ЗВУКА. Нет звука. Нет самой причины звука, нет самой возможности звука, нет ничего!!!
НО МУЗЫКА - З Д Е С Ь! Вот она, я могу видеть её, слышать её, чувствовать её, быть ей!!! Ещё немного, и мы сольёмся воедино, нужно только тянуться, знать, что она есть, желать её, ощущать её, быть ей... Быть ей... Быть ей!!!...
Вселенная взорвалась мириадами искр и грандиозной какофонией тысяч созвучий, с упругой силой делая вокруг незримой оси полный оборот.
Удар молнии опрокинул Каменского на пол и заставил кататься от стены к стене, и неведомая сила сжимала голову в тисках. Вторая молния выбила сознание, третья остановила тело.
А открыв глаза, он увидел над собой гладь потолка.
Звонил телефон.
- Уходи, Каменский, уходи!!! - кричал больной, безнадёжно уже больной Лоуренс. - Кто-то видел тебя у подъезда! Уже весь город знает, где живёт один из Музыкантов!
"Уже весь мир", - подумал Пётр.
Он повесил трубку, ему было всё равно. Он подошёл к инструменту и положил руку на клавиши - его обдало тёплым и долгим чувством умиротворения. Струны звучали - а может быть, не звучали. Но они звучали в нём.
Он присел, осторожно коснулся знакомых нот на клавиатуре и заиграл, заново привыкая к музыке. Он играл самую простую песню доктора О'Буги, и понял: автор знал! Он показывал путь!
Пётр добавил немного и убрал немного. Он стал играть её, немножко "повернув", немножко по-другому, и вдруг почувствовал, как весь мир сжался от тоскующей, несбывшейся, щемящей красоты!.. И всё же это вновь была лишь подсказка, ключ к ещё одной дверце, за которой крылась частичка совершенства.
"Передавайте привет Уинстону О'Буги", - восхищённо прошептал Каменский и беззвучно засмеялся.
Раздался удар в дверь. Крики грозили разорвать уши, но теперь Каменский боялся чего угодно, но не криков. "Весь мир уже знает, где живёт Пётр Каменский", - вспомнилось ему. Из него вышел неудачный конспиратор. Слишком просто, чтобы не догадаться: сейчас настанет очередь клавишника Каменского, вслед за барабанщиком Альтер-Песоцким.
Дверь трещала. За остававшиеся несколько секунд Пётр успел схватить телефон и послать короткое сообщение Владимиру Самойлову: "Она - это ты". Он должен понять. Это только первый ключ. Первый шаг на бескрайней дороге.
...Они вломились и падали перед ним и кидались на него, а он отступал, пока оставалось место, а когда со всех сторон протянулись руки, грозя разорвать его на части, Мастер вырвался и выпрыгнул из окна, пробив плечом стекло, и за ним в стремительном падении с высоты восьмого этажа кинулись девять обезумевших людей.

I I
Лес. Тёмно-зелёный, густой и прекрасный. На обочине древней коричневой тропинки, вытоптанной ещё в те времена, когда она ходила в школу, она с Карцевым сидела на мягкой траве и под шелест леса говорила с ним, подчиняясь Силе, волнами исходившей из его глаз, из его рук и наполнявшей весь лес молчаливым могущественным желанием. Светло-коричневые кожаные штаны, под стать узкой извилистой тропинке через чащу, облегали её стройные женственные бёдра, а волосы русой рекой стекали по округлым плечам на тонкие руки и волнующую грудь. Она тоже была маленькой частью необъятного лесного мира, неразрывной с целым, и внутри неё жила маленькая и трогательная неразгаданная тайна, частичка великой тайны Счастья и Любви, усилием подчинившей вселенную в далёкий миг её создания. Музыка владела ей, имела её всю, каждую клеточку её тела, каждый электрический импульс её чувственного отклика превращая в себя и наполняя себя ей. Она сидела и отдавала себя, осознав своё прекрасное бессилие, бессилие своей борьбы, в которой она с наслаждением растрачивала остатки сил, растворяясь в беглых и тяжёлых, сливающихся в неостановимый поток звуках. Ложась на нежный травяной покров, не чая больше встать с него, потягиваясь, постанывая, она приближала свой мучительный конец - момент, когда, выпитая до дна, она исчезнет из этого мира навсегда. Не сдавайся до последнего, чтобы не проиграть слишком быстро эту адскую битву, чтобы не порвать тянущиеся внутрь впивающиеся нити и не растратить себя всю в одном бессмысленном всепоглощающем всплеске моря чувств и желаний, - твердила она себе слабеющим голоском, похожим на еле слышное журчание весеннего ручья. Как весенний ручей, она была неисчерпаема и бессмертна, но Карцев черпал невозможную, исполинскую силу в глубине своего огромного существа, сжимая в тисках горячечной воли её хрупкое тело, всё ещё сопротивляющееся ему с безнадёжным неослабевающим упорством своей молодой жизни.
- Подожди, привстань... - окликнул её Карцев.
Она с неудовольствием подняла голову и приподнялась на локте, хотя это и было трудно. Теперь она уже не хотела отрываться.
- Почему ты улыбаешься?
Она пригладила мягкой рукой волосы и взглянула на него бездонными, как море, синими глазами с чёрными пятнышками зрачков, и это было как мгновенный болезненный укол.
- Моё тело улыбается. Я спокойна. Теперь не мешай. Ведь ты сам виноват, что скажешь?
- Как странно, что ты разговариваешь со мной. Я ведь так и представлял себе это: ты сидишь напротив и говоришь со мной.
- Теперь уже всё это неважно, ведь так? Сейчас всё кончится. Так хорошо... Дай мне спокойно... Я уже готова...
- Каменский мне сказал, что здесь никто не будет со мной говорить, особенно ты. Он сказал, что пришлёт вертолёты.
- И куда вы полетите?
- Мы полетим... домой.
Она удивлённо подняла брови.
- Как, уже? Домой?
We're going HOME. You'd better believe it. Good bye.
И всё же это случилось неожиданно.
Like a rolling stone.
Like a rolling stone.
Like the FBI. And the CIA. BBC. BBKing. And Doris Day!..
Рокот вертолётов сбил и растрепал музыку, и блестящие железные машины без счёта опускались на поляну, ветром пригибая траву. Поляна равнодушно и быстро расширялась, принимая их. Девушка в кожаных штанах и неумело сшитых нежных сапожках прижалась к плечу Карцева, подтянув колени к груди, и грустно смотрела на вертолёты, на разбегающихся по лесу беспокойных людей, и с незаметной досадой и разочарованием вдыхала запахи бензина и военного аэродрома. Карцев ласково обнял её и, целуя, вдохнул душистый аромат живого, изумительного, вечно девственного леса.
В хаосе людских тел и машин вырисовывалась худая фигура и под затихающий рёв моторов, нещадно избивая ногами развевающиеся полы широкого чёрного плаща со множеством крупных пуговиц, бегом направилась к ним. Золотистый обод очков поблёскивал на закатном солнце, сверкавшем на огромном полноцветном небосводе.
- Значит, всё-таки ДА! - радостно воскликнул Каменский, резко остановившись около сидящих на траве.
- И давно это случилось? - спросил он, разглядев их поникшие уставшие тела. - И где? Прямо здесь?..
Люди садились в вертолёты и исчезали, отрываясь от земли. Опять становилось тихо.
- Как хорошо, - проговорил Каменский, вдыхая полной грудью чистый прохладный воздух. - Мне кажется, я вовремя, чтобы вы не умерли от истощения и одиночества, наконец выброшенные волнами на берег.
Он сделал ещё шаг вперёд и протянул им свои руки в тонких чёрных перчатках.
- Осторожно, - сквозь улыбку послышался шёпот. - Я боюсь спугнуть счастье.
От его ладоней пахло резиной и машинным маслом.

лето 2000

 

 

 

на главную страницу ZenRu

 

 

 

 

 

Rambler's Top100 Rambler's Top100

 

Copyright © 1999-2001 ZenRu