|
Номинация
"Самая
страшная история"
Михаил Гаёхо
Автобус
Утро? Ночь? Какой-то пустой, безвременный час, один из
одинаковых - шестой, или седьмой, или восьмой... Небо - грязная муть,
и свет фонарей как слякоть.
Дождь? Снег? Машины проносятся, из-под колес летят брызги, их подхватывает
ветер, люди на остановке отодвигаются, а потом опять теснятся у кромки.
- Холодно, - сказал Шмаков. Сказал вслух, чтобы услышать звук своего голоса.
Но голос был чужим и далеким. как эхо.
- Холодно, - повторил Шмаков, отворачивая лицо от ветра, хотя холодно
было не от ветра, не от погоды. Это изнутри шел холод - такая вот зябкость,
которая бывает после бессонной ночи.
Подошел автобус.
Шмаков тискался в толпе, стараясь угадать ближе к дверям. Угадал. Какая-то
женщина, в белой шубке и белой разлохмаченной шапке стояла на подножке
одной ногой в воздухе.
Выходившие толкали ее, и она каждый раз отшатывалась, словно в испуге,
и громко хохотала, заливалась смехом: "Ха-ха-ха! Ха-ха-ха!"
Ее оттеснили, и она, неловко взмахнув рукой, соскользнула вниз - в грязь
и слякоть, и тянулась еще, тянулась оттуда к поручню, и смеялась, смеялась...
На мгновение ее лицо оказалось совсем близко - мокрое, с неровным лиловым
- в ртутном электрическом свете - румянцем, светлые волосы выбивались
слипшимися прядями, а накрашенные губы казались почти черными, как с запекшейся
кровью.
Шмаков пробирался вперед. Мокрые, неуклюжие тела напирали, давили со всех
сторон. Где-то в глубине площадки Шмакова прижало к стенке. Он закрыл
глаза. Там бурая мгла вспухала причудливыми пятнами. он открыл глаза.
Перед ним, странно одинаковые, стояли люди, все мужчины, без шапок - мокрые,
словно из воды вынутые, головы с облипшими волосами, с черными, обвислыми
корешками усов. Глаза были закрыты, а лица хранили одно, общее для всех
выражение, застынув в каком-то ином - не сон, не смерть - сомнамбулическом
состоянии. Автобус затормозил, головы дернулись, как будто крупные, неизвестной
породы клубни перекатились в кузове грузовика. Кто-то сбоку протискивался
к выходу.
- Ха-ха-ха-ха-ха! Ха-ха-ха-ха-ха! - захлебывалась смехом женщина.
- Холодно, - пошевелил губами Шмаков. Озноб ощупью пробирался между лопатками,
спускался ниже, сворачиваясь под кожей скользкими шариками.
- Освободите заднюю дверь, - сказал водитель.
В это время еще кто-то - гигант с темным небритым лицом, в тяжелой распахнутой
шубе - прицепился к подножке, возвышаясь над всеми. Его рот беззвучно
открывался и закрывался.
- Закройте дверь, - сказал водитель, - берегите время, автобус с открытой
дверью не поедет.
Гигант напрягся, в беззвучном крике распяливая толстые лиловые губы.
Женщина взвизгнула.
Внутри у Шмакова хрустнуло. Горячая, горячая волна поднялась, подступая
к горлу. Шмаков дернулся, раскрывая рот и поджимая ноги. И затих.
Душа Шмакова медленно выходила из широко раскрытого рта, как мыльная паста
из тюбика. Она сгустилась над головой, постепенно остывая и принимая форму.
Кто может видеть, тот видел - птичка? облачко? - нет - какой-то перевернутый
алюминиевый чайник без ручки и без носика, а к нему еще пристроен прутик,
и пестрая тряпочка, и пара пружинок - странная, бестолковая машинка -
и еще колокольчик без язычка и ржавое гнутое колесико, которое вертелось
сбоку, скрипя и цепляясь: хруп-хруп-дзинь, хруп-хруп-дзинь, хруп-хруп-дзинь
- вся эта дурацкая конструкция (и кто только придумал такую) тихо поднималась:
хруп-хруп-дзинь, хруп-хруп-дзинь - к низкому холодному небу, где страшная,
бурая, светящаяся мгла вспухала и расплывалась бесформенными пятнами.
|