Номинация "Юмористичиская миниатюра"

Черний Андрей

Легенда про Блудду

Покатилось колечко у Брамина
Отворились двери упрямые
И вошли без приглашения
Его несли с собой в обсуждениях
И птицей мне далеко
От дел до Белой горы
Хотел себя в дар принести
Да не взял - ещё не дожил.
Спой мне, птица белая
Всё во вред, даже белое.
Как поднимала меня с поля слезинкою
А выпивала чистой росинкою.

Спой мне, птица белая
Всё во вред, ах что наделал я
Мхи да болота,
Лес прогнил, ширится тревога
Серый брат, тоска жёлтым оком
Светит в кустах
Слезой на упрёки
И птицей мне далеко
От дел до Белой горы
Хотел себя в дар принести
Да не взял - ещё не дожил

"Нет, я не пьян" - думал дьячок, шагая по сельской песчаной дороге мимо хат, давно уже спящих и выдыхающих дымоходом серый дым в звёздное небо. Шапка накренена на бок и из-под неё торчат клочьями во все стороны русые волосы. С правого уха свисал клок сена, и весь дьячок был пропитан запахом сена. Ноги запутывались в рясе и между собой. "Ну, разве, что чуть захмелел…" пронеслось в голове, когда руки ухватили спасительную ветку берёзы и ноги остались стоять на земле.
Подол рясы вымазан глиной - то он испачкался, когда вылезал из канавы. А может, когда в неё падал и чудом не зашиб насмерть уже лежавшего там Петруху из Нижней Масловки. Того ещё утром жена послала за хлебом для пятерых детей.
"Ни чё…" - промямлил Петруха сквозь сон, когда в него спикировал дьячок.
"Ни чё, нас в семье семеро было "спиногрызов" и то тятьке на водку хватало…". Он заплямкал губами, заулыбался и захрапел.
"Прости, Господи, грешного, аки бес человека попутал, совсем с пути истинного сбился" - шептал дьячок, спешно вылезая из канавы, подтягивая одну ногу к другой и цепляясь руками за траву.
"Ничего, всё образуется. Бог простит, Бог рассудит" - кряхтел дьячок, как кречет.
"Открыл же Господь очи Григорию Ковалю, когда егошный кум ему граблями все рёбра пересчитал. Ага! Открыл же! Два месяца не пил…"
И тут он вспомнил сегодняшнее утро и так стало вдруг обидно.
"Ай да батюшка, ай да голубь" - причитал вслух дьякон. И на глазах проступили слёзы.
"Надо мною ж завтра вся деревня смеяться будет, тыкать пальцем и детям малым ради смеху показывать. А ещё, что хуже - тем же пальцем у виска крутить и строить рожи…
Ему, слуге Божьему… Ай да батюшка…" - качая головой лепетал дьячок.
А было всё так. Отец Владимир, коий прибыл из Скуратовки по настоянию Овручанского митрополита, начал было вести утреннюю службу, когда в церковь ввалился дьяк.
"Ты б к тёще своей так вдёрся, а не в Дом Божий. Она б тебя простила, ага… а какже…
Ещё б неделю к твоей кровати подходили люди и спрашивали про здоровье" - думал Отец Владимир. Глаз у Батюшки был зоркий - беду за версту чуял, а перегар у дьякона стоял на все две. Иконы уже покрылись спиртовыми порами, а Мария морщась укрывала младенца от смрада.
Побежал дьяк, спотыкаясь, хватая руками заборы на поворотах.
"Сходи-ка ты к Иван Ивановичу за Библией. Службу начинать, а я свою дома оставил.
Иван Иванович был крёстным мальца отца Владимира и жил не далеко от церкви. А если огородами, то и вообще рукой подать…
Побежал дьяк, спотыкаясь, хватая руками заборы на поворотах.
Иван считал, что если его кум посланник Божий, то ему это зачтётся, посему на службу никогда не ходил - самогон гнал. А его старенькая мать своей клюкой целыми днями Ивана по двору гоняла и бросала в него ещё тёплые гусиные яйца, визжа не своим голосом : " Трутень - ты, едрить… Сколько ж можно пить! Быдло! Чтоб ты с головой залился самогонкою своей! На кой хрен я тебя родила?!"
Самогонный аппарат Иван держал взаперти в старом деревянном хлеву. А вся живность помещалась в новом - каменном. Взаперти, чтоб старенькая не разнесла, упаси Боже, его вдребезги. Попытки уже были. И в самый разгар Иванового запоя ( второй год уж как длился) старуха в припадке гнева подожгла хлев. Всё сгорело. Пропало всё оборудование. Все технологии, освоенные человечеством, пришли в негодность. Произвелась порча имущества, так сказать. Так Иван бросил пить и занялся вот чем. Ходил каждый день по пять раз в колхозный сад за яблоками и давил сок. Надавил он целую бочку - 300 литров.
"Ты ж брось туда ячменю, чтоб не скис" - твердила мать. А сама благодарила Бога - "Наконец-то делом занялся. Да, ворует. А кто сейчас не вор, лишь бы себя не обкрадывал, а остальное простится".
"Ты ж брось туда ячменю, чтоб не скис…"
Он и бросил. Но не ячмень, а дрожжей. И перебродивший сок бил в голову не хуже мелесыхи. Хороша была наливка.
Набравшись яблочной наливки, пришёл он к матери и печально объявил: " Пропал сок, ма. Скис, йопти. Выливать жалко, столько труда. Ай-йа-яй" - вздохнул Иван.
"Ну… Придется выпить, не пропадать добру ж!"
С тех пор махнула старенькая на тридцатилетнего сына рукой и не разговаривала с ним более.
Так вот бежал дьячок к Ивану, дыша перегаром на воробьёв, чирикавших у него над головой, и прибежал. Вспотел весь, но даже воды не попросил, а сушняк ой как давил своими лапами. Потому как исполнительный был.
"Хм…" - задумался Иван - "а ты спроси у Батюшки какую ему - Евангелие или Старый Завет?"
И опять бежал дьячок по огородам, улицам, по двору церковному в Храм Божий…
"Молодец Иван! Сразу смекнул, что выгулять дьячка надо, что негоже на иконы самогоном дышать. Ой, да кум"- подумал Батюшка. Грозно посмотрел на дьяка и сказал:
"Евангелие же, беги скорей!". И опять побежал дьяк. Потный весь, шапка съехала на затылок. Дети малые смеются вслед. А потом от Ивана обратно к Отцу. Так утреннюю и пробегал. И во славу Божью.
И знал сей хмельной лунной ночью дьяк, что прав Батюшка, а всё одно душил его ком то ли греха, то ли обиды. И горе было ему. Слышался уже в ушах смех бабий. А бабы в деревне хохочут будь здоров. Как усядутся на лаву - третьей и места не хватит. И смех голосистый несётся в небо, прямо Богу в уши.
Вот так шёл дьякон по песку дорожному и слёзы катились по щекам его. И не видно очам его было, куда ноги несут. И поднял он веки, дёрнулась рука, перекрестился три раза, плюнул, да так не умело и по пьяному, что попал себе на сапог.
"Бес меня попутал. Где я? И хат уже нету, а были ли? Четыре дороги расходятся во все стороны и какою идти? Заплутал, заплутал…" - скороговоркой проговорил дьякон и причмокнул языком. И тут диво дивное с ним случилось.
Голос такой живой и одновременно нездешний, ни мирской с ухмылкой послышался откуда-то сверху.
-Да, заплутал. Ох, заплутал ты дьякон! Шёл к Богу, а встретил Чёрта, ну поздоровайся, что ли.
- Добрый день…э… доброй ночи, Сила нечистая.
Поправился оторопевший дьячок и вылупил глаза в чёрное небо, наводя резкость и вытирая слёзы.
- А… хм…извольте…где я?
Невразумело канючил дьячок стряхивая с уха сено и поправляя шапку.
- Я не туда… мне назад…
- Куда назад?
Уже в открытую смеясь спросил голос.
И тут луна ещё яснее осветила дьякону четыре дороги-пути ведущие в никуда.
- А не отгадаешь ли ты, три загадки о снеге? О снеге вечном и тленном, о следах на нём и бесследии. Отгадаешь, распутаю я путы свои и падут они к ногам твоим. А не разгадаешь - так и будешь плутать в ночи четырьмя дорогами, что расходятся в разны стороны и пересекаются одна с другой. И будешь ты приходить в тоже место в тоже время, потому как не будет для тебя ни места ни времени.
Ужаснулся дьячок, хотел было пискнуть, но Дьявол уже начал.
"Вот тебе первая загадка. На каком снегу ты не сможешь оставить следов? Хоть и хочется, хоть и не думается".
- На каком снегу? На каком снегу?
- Морщил лоб дьяк и хмель стекал с него холодным потом. И тут видение ему случилось среди ночи. Откуда не возьмись появилась аист-птица. И уже садилась на землю, но как только коснулась она песка дорожного - превратилась в покойную мать дьякона. И песок под её ногами снегом стал и сама она снегом была. И глядя в глаза дьякону постепенно начала растворятся. И талый снег, что был её плотью, пропитался в песок и исчез.
Хотел было дьякон, что-то сказать матери. То, что не смог, не успел раннее. И потянулись руки к образу её. И горько ему стало, глядя на талый снег от этой недосказанности, недопонятости. Ничего он уже не скажет и не оправдает своё существо перед ней.
"Прошлый снег - сдавленным голосом простонал дьяк - мы не можем оставить следов на прошлом снегу. Не можем мы изменить своё прошлое, как бы того не хотели. Потому и думать о прошлом надо, как о прошлогоднем снеге и не печалиться. А после и не думать о нём вовсе".
И забыл дьякон своё прошлое и не вспоминал его с того времени, потому как не пережить его заново и печалиться по нём нечего.
"Правильно, человече. Вот тебе вторая загадка." - сказала Сила Нечистая.
"Какой снег чище всего и всех?"
И увидел дьяк, как снег пошёл и падал он на шапку, и на нос, и ощутил он холод. Беззаботные и вольные снежные хлопья коснувшись земли превращались в муравьёв, которые сразу брались за дело. Принимались таскать соломинки да песчинки.
Действо муравьёв так ужаснуло дьякона, что он устремил свой взгляд в небо. В небе кружила аист-птица и вокруг неё водили хороводы снежинки и радость была в небе.
"Да! Небесный снег самый чистый. Тот, который ещё не коснулся Земли грешной. Свобода чище всего. И не может стать она рабой вещей, умыслов и выгод"- заулыбался дьякон и взгляд его стал светлым, ясным и не важны стали ему дороги и время.
"Правильно. И последняя загадка. Смотри не оплошай. Ты - гроб. И в гробу возлежит покойник - живее всего живого и не оставляет он следов на снегу, как не оставляет их этот свет луны. Кто не оставляет следы на снегу?"
Посмотрел дьякон на выпавший снег и закрыл глаза в раздумье. "Неужели эта ночь оставит свой след на белом снегу? Неужели та пустота, что живёт во мне и меня же хоронит желает что-либо изменить? Нет. Тишина, которую излучает Великое Ничто не в силах оставить след на снегу. И открыл он глаза, чтобы дать ответ Сатане, но взору его преставилась птица-аист. И не была она не живой ни мёртвой, потому как никогда не рождалась и никогда не умрёт. И ни ведома она никому, потому и имени ей нет. Исходил от неё свет и отрешенность. И была она настолько чиста, легка и свободна, что трудно было поверить в реальность её шагов по снегу, на котором не оставалось следов.
И понял дьяк, то - душа его. И понял, что выбор меж душой и пустотой - есть судьба его. Какой ответ дашь, на то себя и обрекаешь.
"Душа, душа! Свет!!!" - закричал дьякон, и слёзы озарённой радости полились по лицу.
"Она и только она сможет увидеть небесный снег и летать под ним. Только ей под силу не оставлять следов. Отрекаюсь от прошлого, настоящего и будущего. Мне отречение - свобода! И честь быть без роду!!!" - вопил дьяк.
"Хорошо - сказал Люцифер - отныне ты свободен. Снег растворил твои путы, и солнце всегда будет светить над твоей головой. И имя тебе - Блудда".
И стала чёрная ряса - мантией радуги, шапка - венцом золотым, очи - небом с миллиардами звёзд. И не знал Блудда кем и где он был, потому как незачем ему стало. И не видел ни дорог, ведущих к заветной цели, ни стен преграждающих путь, потому как не было в нём привязаностей.

Где шишки с елей наземь не падали,
Детей не пугали серые волки оскалами,
Где трава не склонялась под босыми стопами,
Да птицы летали не выше дерева-тополя,
Собаки лаяли
на бледные больные сумерки в холщах,
А дни расхаживали
в семи рубахах радуги, в перстах,
Где солнце в постоянном полуобмороке
Висело на цепях, лучом уткнувшись в облако,
Там в туманном озере лет далёких
Собрались в вине хлебные крохи,
Сегодня прямо с рук на зуб бы попали,
Тогда же век пролежав, Блуддою стали.
Блуддою стали.

И так шёл он стезёй прави, полями широкими да лесами-чащами пока не пришёл в тот край, где берёт явь своё начало. И встретилась ему изба из живого дерева, корнями Землю питавшую. И в избе той Ягиня старая жила. И было в избе две двери одна против другой: первая во внутрь яви открывалась, другая в навь уводила.
И топила Ягиня печь, поддерживая вечный Щуров огонь. В том пламени на углях, горячих словно сердца людей, лежала голова Бурёны-коровы. И живым блеском светились глаза Бурёны , да скреплены уста были тоской и печалью. И держала она в коровьих глазах своих вечную слезу, от того и блестели они, отражая пламя.
- Мир тебе, Ягиня, проважатая из мира явного в мир верхний.
- Здравствуй, не живой не мёртвый, не хромой не ровный. Вот ты какой, Блудда. Заждались тебя души ищущие покоя. Ношу я тени их жизней в своих ладонях, от того горькой чёрной залой вымазаны руки мои.
Так говорила Ягиня, подкладывая бересту и ельник в печь. И слышался в полумраке треск горящих поленьев да звон бубенцов, вплетённых в седые косы Ягини.
- Прости меня, Ягиня. Блудил я долго, пока не сыскал место сие. Где мгновение - есть вечность, потому как не измеримо ожидание в тоске временем, и никем не вымерен путь от Земли до добра вёрстами.
- Садись на лаву, Блудда и внимай. Слушай, как мощи о помощи вопрошают.
Опустила Ягиня веки с серебряными ресницами и не поднимала их до окончания сказа. Подняла она руки, и тёрном колючим да чёрным обернулись они и оплели стены, тело и лик Ягини, лишь губы были видны. И взор Блудды устремлён был к губам и ловил молву их.
"Жила на свете белом любовь матушка - Лада прекрасная, и молодой Крышень (сын Вышня), несущий свет и справедливость. Жили они в Беловодье на Белой горе. И было от любви их добро всему живому на Земле. Но случилось так, что Вий Дивович разбудил зависть в груди своей змеиной. И так распирала она его, что разверглась сыра-земля, и вылез он из норы своей и опрокинул Урал-горы, что поставлены были плитой могильной на мерзкое тело его, дабы не нарушил любовь святую. Заключил в кольцо змеиное Ладу с Крышнем и нашипел языком своим раздвоенным, словно ложь, страшное проклятье. И померкло Солнце красное, и никто не мог найти с тех пор путь к Верхнему миру. И заперт за туманной пеленой сад Ирийский и перестала птица Гамаюн петь в саду том, потому как поглотила ночь звуки радости небесной. Угас Фениксов огонь, и не мог он более переродиться и носить Вышнему золотые Ирийские яблоки. И пал Аркаим, город Богумиров, поверженный Вием. Дивьи люди населили Землю - алчные, преданные лжи да ненависти, как Сварогу преданы ясуни были. Но близка эра Крышня. Растает синий лёд, сковавший любовь. Запляшет Лея по зелёным лугам. Пробудится Земля силой прави и миллионы цветов покроют тело её. И сила сия - ты Блудда.
Бурёна-корова и есть Лада-матушка. И должна я без перестану в огне её держать, дабы не застыла кровь с молоком в жилах её и не обернулась в лёд. А Крышень, в ястреба обращённый кружит в небе и крик бессилия раздаётся над землёй, но не ранит он души чёрствые. Лишь твоё сердце услышало, и пришёл ты на зов о помощи.
Можно снять заклятие. Для этого надо собрать по утру на священной поляне слёзы неба, упавшие на голубые лепестки незабудок-лютиков и окропить ими голову Бурёны и вечный Щуров огонь. Затем возложить коровью голову на траву-мураву в священной поляне, дабы вечерние слёзы неба воскресили тело её. А ночью прилетит к ней ястреб-птица и своим криком разбудит её душу, а сам сбросит оперенье и к утру престанет Крышнем пред ожившей Ладой. И взойдёт Солнце в Ирии, и будут они первыми ему свидетелями".
Ягиня открыла глаза и терен, опутавший даже Блудду вновь стал её руками, которые спешно подбрасывали паленья в кастёр.
"Пусть свершится сей ритуал во имя света. Так малое воскресит великое" - закончила Ягиня.
Вдруг, послышалось Блудде, будто как взмахи крыльев за спиной. И в хату влетел ястреб - Крышень зачарованный. Сел на стол, против печи и пронзил тишину криком жалости. Но нет, не разбудить ему его Ладу. Видит слезу в очах Бурёны, и от того ещё громче плач его. Повернул голову свою к Блудде, взглянул на радужные одежды и вылетел в двери, словно ветер, со свистом.
Вышла Ягиня на околицу, подобрала пёрышко, оброненное Крышнем, вырвала с головы своей серебрянный волос и привязав его к перу положила на ладонь правой руки. Стала у порога, вытянула руку, дунула на перо и шепнула: "Лети - сыщи, найдёшь - сбереги. Для всех сохрани. Защити: огонь от огня, день от греха, лице от дождя". И подхватил перо ветер и понёс его прочь, только ему известными путями.
"Беги, Блудда, за пером. Оно приведёт тебя к священной поляне".
И пошёл Блудда, не спуская глаз с пера. Днём и ночью следил он за его полётом и мистическим круженьем. И было оно последней надеждой, последней радостью. И не легко было Блудде не потерять его из вида, так как видел он на пути города Их.
И видел, как одевали дивы оковы на руки и шею собственной жизни. Как заключили они Землю под серый асфальт и не давали взойти цветам и те погибали и гнили в серости. И видел, как сильный бьёт слабого, а потом жалеет, и слабый отдаёт за жалость к себе то, за что бит был. И дружбу начинали они водить, не скрывая лисьих улыбок. И противны они были Блудде. Видел, как устремлялись в небо молитвы бессердечные, но с большими руками - молитвы за исполнение желаний. И не молитвы это были, потому как не молились дивы, но лишь заказывали. И переполнена была глубина их душ пустотой, от того осмеливались они на многие поступки. В бесконечном ряде коих искали себе оправдание. И многие находили и тогда учили других, облекая учеников в свои поношенные одежды. Тем и гордились.
Проходил он и мимо той деревни, где был дьяконом и от куда начал путь. И встречал людей тамошних, но не вспомнил ни себя среди них, не их в своей жизни прошлой.
А край села, где четыре пути расходятся по наказу отца Владимира поставлен был истинный православный восьмиконечный крест и освящен, чтоб ни один путник не заблукал и никакого лиха на сём перекрёстке не случилось. Но каждое утро новый дьячок бегал поправлять его и обкладывал каменьями.
"От, Сила Нечистая. Каждую ночь кренит крест православный то вправо, то влево, то взад, то вперёд. И нет на неё управы. Уже ж и святили его три раза только на прошлой неделе" - так говаривал новый дьячок и заценивал хмельными маленькими глазками - ровно ли стоит крест православный на перекрёстке судеб.
И дошёл Блудда до волшебной поляны, где не ступала ещё нога дива и не слышался его гнилой мерзкий запах. И щебетали там птицы, пели соловьи и даже цветы улыбаться умели. И почувствовал Блудда здесь свою настоящую Родину, и нахлынула на него благодать. И было место сие священным Беловодьем. Собрал Блудда утреннюю росу (слёзы неба) с лепестков незабудок-лютиков и понёс в ладонях обратно, в избу Ягини.
И так быстро несли его ноги, что ветер не успевал замечать след его, но не смел просить подождать его.
Вбежал в избу Ягини, окропил коровью голову и огонь росой из пригоршней своих. Выхватил голову Бурёны и помчался обратно. Возложил её меж травы-муравы да цветов полевых. И был вечер. И была ночь. И вершилось чудо. Дала вечерняя роса жизнь телу Лады-матушки и кружил над ней ястреб-птица всё сужая круги. И близилась новая эра - эра Крышня несущего Веды. И…
…Открылись глаза и уставились в белый потолок, находя в нём трещинки. Ещё два куба… Трещины становились всё шире и страшнее. Они поглощали… Они забирали…
Ещё два куба… "Я" становилось упакованным в чёрный ящик с надписями "не вскрывать" и "до востребования". Почему-то казалось, что время востребования никогда не наступит. И от этого коробочка с упакованным "Я" уменьшалась и растворялась в трещинах потолка. Ещё два куба… Руки нащупали и… И мысли терялись и таяли в белом свечении стен. Пришёл серебряный вихрь, теперь можно с ним играть…
… И сел на поляну у тела Лады ястреб и своим последним криком разбудил её, вдыхая душу. И опали перья. И престал Крышень пред Ладой во всей красе. И была радость и наполнение светом душ заблудших. И Солнце взошло в Ирии, свергнув тем Вия и его царство. Поглотила дивов Сыра-земля и поставила на груди их хребты горные.
Поблагодарили Лада с Крышнем Блудду. И подарила лада Блудде слезинку свою, переливающуюся цветами радуги. И повесил он её себе на шею и не снимал с тех пор. Слеза Бурёны - самая солёная и хрустально чистая из всех когда-либо пролитых слёз.
И соли в ней хватило на все раны мира1.


Ой да как встречали солью
Провожали сахаром
Да от губ до лба -
пустота
И любили врозь
Через небо со звёздами
Ещё сорок дней до тепла.
Ещё сорок дней до тепла.
Эх, дурак
Рай на так - не выменять
Жизнь отжил
Оттужил - всё вымерял
Сколько от Земли до добра
Сколько от Любви до добра.
Скоро мне на небо
Первым классом -
на поезде
Страшно за себя отвечать…
Дешевеет воздух
У цветов сорванных
Им от жизни к смерти через ждать
Им от жизни к смерти через ждать…
Первых три
Песни да проводы
Там где покой - вечный стол
без повода
И некому вспоминать
И некого поминать

Небесный снег не примет следов беглеца-узника
Неосознан будет путь в никуда
Небесный снег не примет следов беглеца-узника
А без следов хоть куда
А без следов - в никуда.

1. Рома Семёнов. "Если бы всю соль моря
насыпать во все раны мира,
Столько бы было боли
И на мою долю половина.
Солы-ли-ла-ла
Жало жалости -
Сила соли.
Рана радости
В колыбели боли"