Номинация "Мистическая история из жизни"

Булкамулка

Завороженные, огонь и божьи коровки

Потом с мокрой ветки оторвался лист. Он упал в воду у меня под ногами. Я вспомнил, что стою на бульваре. В луже. Сейчас весна, а лист совсем желтый - наверное, болен. Или космонавт. Прогуливаюсь. Мимо, не целясь, двигаются прохожие. Я думаю, вместе в пространстве мы представляем сложную систему двигающихся точек. Некоторые замечают меня, заглядывают мельком в глаза. А я вижу всех. Впрочем, это оттого, что остальных я не вижу.

Вместо думать иду в бар, смотреть на недораздетых теток по кабельному телевидению. Фэшнтиви. Коллекция сменяет другую, мясистые девушки передают кабель худым, те неразборчивым, а потом его захватывает гей коллекция на бритых ногах. В этом баре я любил позадирать людей, тех, что посильнее выглядят. Потом понял, что многие здесь этим развлекаются, когда меня стал дразнить парень, размерами меньший, чем я. Он подкалывал меня, прямо не переставая бояться. Потом бросил в меня табуретку, а я поймал. Такие моменты приятно вспоминать. Кажешься себе немного героем. Хотя тот метатель видел меня более гоблином. Так мне показалось, что задирать людей в баре не оригинально. Не то чтобы я всегда поступал оригинально. Скорее иначе. Обычно. Иногда делал наоборот, но выходило то же самое. В общем, я перестал задирать людей в этом баре, а в остальных местах я и раньше никого не беспокоил. И тогда, как я читал в каком-то буддистском комиксе, энергия по чакрам вдоль моего позвоночника перетекла в телевизор. Бывает, ко мне подсаживаются люди. А может и нет. Мне сложно судить.

С этой стороны жизни я чаще вспоминаю, чем фантазирую. Как если бы в озере вода была бы тяжелее ила, а песок и камни легче, чем ил. Хотя нет, это не подходит. Тогда легче всего этого была бы лава, и мое озеро превратилось бы в вулкан. Земля - неудобный предмет для выворачивания, у нее внутри не кишки, а огонь. В кармане старая зажигалка. Я слышал, перед потопом было модно носить с собой маленькие колбочки с водой, поэтому Господь счел наиболее остроумным утопить мир.

Иду в квартиру любимой женщины. Там может быть кофе. Снова лужи, но уже черные, с желтыми фонарями. Вокруг деревья, а на них почки. Почек не видно, потому что ночь, а иногда не видно даже деревьев. Невидимые почки - это как призраки детей. Но думаю, они все-таки живые. Потому что когда рассветет даже я смогу прийти сюда и убедиться, что они живые. Какое слово - убедиться. Это оттого, что лучше всего понимаешь, когда беда? Нет, просто тогда лучше запоминается. Кофе закончился. Она читает за письменным столом. Ну ладно, кофе не будет. Когда-то я бы сходил за зернами, смолол бы их, а потом бы сварил. Было. А потом так стало нельзя. Вопрос кое-каких принципов. Вроде постоянного шаббата, только мягче и совершенно невозможно нарушить. Сейчас приходится посасывать из чужих чашек. Бывает, удается угоститься персональной порцией, но это только с теми, кто меня видит. А она не видит и не слышит меня. И кофе пьет не каждый день. Бывает, я общаюсь с ней. Для этого я просто открываю свою старую записную книжку на комоде. И все, а она потом находит ее открытой. Я наблюдаю. И ей, наверное, кажется, что она уже закрывала эту книжку несколько месяцев назад, а она вот открыта. Дежавю. Закрывает.

Где-то в середине материка, в горах, в кратере живет дракон. Я раньше просто фантазировал про него, а потом стал про него наверняка знать. Я чувствую груды разбившихся камней, из которых состоят те горы. Этот дракон может видеть сквозь камни. У него добрый, прохладный взгляд. Платиновая чешуя. Я люблю этого дракона. Не в том смысле, что я желаю ему здоровья и хорошего настроения. Хочу его видеть. Хочу посмотреть в глаза. Те горы далеко. Не так далеко, как земли, о которых пишут в книгах. То есть кратер дракона ближе, чем земли, которых не существует, потому что кратер дракона существует, он находится на Земле. Именно это для меня важно. Хотя такая уверенность может показаться необоснованной. Обоснования меня мало беспокоят. Они меня оставили. Мой новый друг когда-то написал:

Когда природа расслабляет сфинктер,
Грохочет гром и кашляет вулкан,
Снованье не основанных событий
Мешает знать, какой я великан!

Мне запомнились вот эти вот не основанные события. Их носит по миру ураганом, как вырванные деревья. У них нет основания, они ошибочны, их почти что нет. Аркаш бы добавил, что их не почти, а совсем нет, но что иногда они определенно падают кому-то на голову. Хренов любитель парадоксов. Поэт. Ударение на второй слог. Правда красивых стихов он уже не пытается писать. По его словам, когда-то он написал много красивых стихов, но запомнил только худшие, потому что они раздражали. Он мне читает только по памяти. Продолжает сочинять. Когда читает новое, говорит что это отдельные стихи, но мне они кажутся частями одной огромной поэмы. Потому что состоят, в основном, из матерных слов.

С Аркашем мы познакомились в баре. Мы поговорили, и я понял, что у нас общая история. У нашего состояния есть такая особенность: нас видят и слышат только те, кому мы полностью безразличны. Для остальных нас как бы нет. Общественная жизнь напоминает сон. Какие-то бледные образы мелькают, почти не оставляя следа. Только воображение и память помогают чувствовать себя живым. С Аркашем мы долго говорили за стойкой. По старой привычке стали эмоционально спорить, потом смеялись. Так и выяснилось.

Я рассказал Аркашу про моего дракона. Он сказал - сильный образ. Я спросил, с чего бы это. Ведь он сильный во мне, а не сам по себе. Эдак какая-нибудь колбаска - тоже сильный образ - если найти носителя. Он ответил, что колбаска это тоже сильный образ. Я сказал, что хочу когда-нибудь поехать к этому дракону. Аркаш сначала не отреагировал, потом как будто услышал - посмотрел на меня. Чтобы не врать, не буду говорить, что было у него во взгляде, потому что я не понял. Он сказал, что я могу песдовать, куда угодно - он не поедет. Я сказал, что не зову его с собой. Более того, я и сам не еду. Просто собираюсь когда-нибудь. Хотел добавить, что не вечно же мне здесь сидеть, но осекся.

Она спрятала куда-то мою записную книжку. Разговор окончен. Я даже что-то почувствовал. Ест в гостиной. Нам было хорошо. На кухне чашка с кофейной гущей. Я пропустил свой праздник. Стемнело. Иду по уже просохшей улице, мимо проходят кусты с молодой зеленью. Фонари освещают уличную пыль, и это напоминает о скором лете. Понимаю, что в этом городе меня теперь ничто не держит. От этой мысли я как будто стал легче и грустнее. Еще волнует, изменится ли теперь количество людей, которые меня видят. Наверное, нет.

Утро. Я на бульваре. Надо мной ветка, вся в свежих зеленых листьях. Если бы летом деревья мыли, зелень оставалась бы такой же яркой, как сейчас. Для этих работ можно было бы приспособить каких-нибудь насекомых. Но проще построить маленьких роботов. Всегда бывает надежнее создать новое, чем переубедить старое. Я представил себе, как генетики выводят новый вид божьих коровок. Вместо слюней у них моющее средство, а задняя пара лапок оснащена естественными губками. Пыль эти коровки поедают и приносят на специально помеченные цветовым кодом базы. Там коровок перерабатывают, потому что они одноразовые. Город цветет. Паразиты побеждены, потому что в моющее средство добавлены специальные вещества. Пыли становится меньше. Особенно довольны военные: коровки моют все зеленые поверхности. В моду входят зеленые автомобили. Начинают выпуск юбилейных партий божьих коровок со значками на панцирях. Коровок начинают коллекционировать. Дальше стоит подумать о побочных эффектах. К очередному юбилею выпускают недельную смену коровок с соответствующей празднику символикой. При кодировании рисунка произошла ошибка - один ген сюда, другой туда. Коровки съедают всю резину в городе. Убытки. Транспорт парализован. Хотя с роботами тоже бывают проблемы.

Уговариваю Аркаша поехать со мной. Он уже не так категоричен. Говорит, что лень. Я говорю, что наши страхи остались в прошлом. С собой мы унесли только жалкие вершки тех могучих эмоций. Он говорит, что не боится, как я мог так подумать. Просто ехать куда-то сейчас бессмысленно. Я ответил, что если дракон ему безразличен, он мог бы просто проехаться со мной, чтобы поразговаривать. Он сказал, что разговаривать можно и здесь. Я напомнил ему, что все равно уеду, а значит особенно разговаривать будет нескем. Меня все равно здесь не будет. Он опять укоризненно посмотрел на меня. Потом отвел глаза и сказал, что тогда его тоже здесь не будет. Я сказал, что он может не разыгрывать трагедию: нам ничто не угрожает. Он кивнул.

Для начала нужно проехаться на север. Мы идем на вокзал. Город уже начинает покрываться летней пылью. Я не особенно грущу - ведь если захочется я всегда смогу вернуться. Аркаш так не думает. Он думает, что написал стихотворение.

Когда грязное небо было широко и полно ворон,
когда прохладный ветер сдувал с тебя микроклимат жизни,
капля слюны испарилась.
Прощай, мясная котлета!

Я говорю, что это не похоже на европейское стихотворение. Аркаш сказал, что я очень внимателен, ведь стихотворение написано по-русски. Но мне, в общем, понравилось.

Курим в тамбуре. Благо табаку здесь не нужно - дым стоит столбом, и никакая сигарета не докричится до наших легких в такой какофонии. За грязными окнами бегут деревья. Я обращаю Аркашино внимание на то, что за деревьями могут прятаться зайцы. Он, подумав, говорит, что более вероятно, что их там нет. Потому что сейчас обед, а зайцы ох как любят пожрать. Идем обедать в вагон-ресторан. За обедом думали, как ехать дальше. Решили еще немного поесть.

На восток нас уносило товарным вагоном. Снаружи крутится лента дневных, потом ночных пейзажей. Хорошо. На горизонте видны звезды и небритые леса. Я сказал Аркашу, что так сладко мне в последний раз было, когда я умер. Тогда меня уносило прохладным ветром сквозь стены, мимо деревьев и мокрых тротуаров. Тогда был весна, и я слышал запах вечернего города. Было так замечательно грустно. А ты как? Он ответил, что любил ходить по крышам и поскользнулся. Я сказал, что с поэтами это бывает. А я от гриппа. Аркаш немного удивился, но промолчал. Смотрим на звезды. Далекие вулканы извиваются на горящих поверхностях многих солнц. Мы поговорили о том, что не можем отрываться от земли. Так же, как обычные люди. И, если вдуматься, мы не более свободны, чем раньше. Только старых оправданий уже не осталось.

Идем среди непараллельных изб - деревня геометрически спланирована наподобие леса. Возле одного из заборов нас поджидает бабка. Мы здороваемся, почти уверенные, что она нас не услышит. Бабка отвечает на приветствие и приглашает в избу. А вы, бабушка, тоже мертвая? - спрашивает Аркаш. Она говорит, что нет, но зрение у нее хорошее, да и слух ничего. Угощала нас, прислуживала. Я подумал, что она нас боится, и стал объяснять, что мы зла никому причинить не можем, это все предрассудки и чтобы она не боялась. Бабка ухмыльнулась и сказала, что если б мы поумнее были, то сами бы ее боялись. Повезло, что добрая. Мы поняли, что она с такими умеет обращаться, не впервой. Говорит - у нее часто гостят, бедненькие. Я спросил, почему бедненькие. Бабка ответила, что мы завороженные, и что на этом пути ни отклониться, ни задержаться уже не можем. Я возразил, что мы свободно путешествуем по собственной воле, в Иркутске может быть в зоопарк зайдем. Она подала чай. Мы долго терпели, а потом почти хором спросили, куда другие завороженные идут. А бабка, не поворачиваясь (плачет?), говорит - эх, милки... в огонь адскый.

На рассвете мы были в десяти километрах от кратера. Шли медленно, много говорили, много смотрели по сторонам. Скалы сочились водой, покрывались лишаем и мхом. Голубика. Обсуждали бабку, решили, что она заблуждается на религиозной почве. Настроение хорошее - посмотрим дракона - еще по Земле погуляем.

Вот мы у перевала. Добрый взгляд уже близко. Платиновая чешуя с чудесным узором по кромке. Топчемся почти у самого края. Кладу руку на верхний камень. Спешить не почему-то не хочется. Хочется думать настоящая у меня кровь или нет. Ведь кровь - это жизнь. Не буду проверять. Надо беречь нервные клетки. Улыбаюсь, про свои нервные клетки, про свою кровь. Смотрю на Аркаша - у него трагический вид. Вспоминаю - я хотел выучить французский и жить в Париже. Как же теперь? Смотрю на свою руку на верхнем камне. Кончики пальцев холодеют, потому что они уже там. Нервы. Снова улыбаюсь. Ладно, вперед. Аркаш говорит: стой! Я спрашиваю, что случилось. Он говорит, что придумал несколько новых слов, и что из них можно развить целый язык, только нужно время. Я говорю, что времени у нас предостаточно, потому что у нас нет нервных клеток, чтобы еще раз умереть. Улыбаюсь разным забавным противоречиям. Аркаш говорит, что времени у нас нет, что нового языка не будет, а если и будет, то его придумает не он, Аркаш, а значит, этот язык будет опять таким же похабным, как старые. Смотрит решительно и все так же трагически. Я говорю - Аркаш, я не понимаю твоего пафоса. Он что-то бурчит. Громоздит слоги. Я думаю - так, новый язык! Но перелазить не спешу. Понимаю, что боюсь. Аркаш смотрит на меня и грустно говорит, как больному ребенку: Саня, он же нас сожжет. И потом медленно: нас сов сем не бу дет. Я говорю, что не может этого быть, дракон добрый. Аркаш не возражает, но продолжает выразительно смотреть. Да. Конечно. Извини, я знаю. Сожжет, потому что добрый. Аркаш говорит, что после смерти сначала собирался пересмотреть всех женщин в ванных. Потом перехотел. Чтобы не пресытиться. Я говорю, что даже мертвые не перестают думать о будущем. Это большая зараза. Аркаш говорит, что да. Смотрим закат.