Номинация "Мистическая история из жизни"

Бражников Петр

Момент истины

Я, Кристиан де Грайан, приветствую вас, благородные дамы и господа. Я хочу рассказать вам одну историю, случай из своей жизни. Кому-то она покажется невероятной, слишком уж складной для того, чтобы быть правдивой. Но я даю слово дворянина, что всё нижеизложенное - чистая правда. Меня уважают серьёзные люди и, поверьте мне, есть за что.
Сейчас я сижу в Шато де Грайан, грею старые кости возле камина и вспоминаю молодость. Но не подумайте, что я стал дряхлой развалиной. В свои семьдесят пять я всё ещё филигранно владею мечом, могу сутками не слезать с коня, а в драке вышибу мозги любому. Но нет больше того огня, в жилах не играет молодая кровь, а бесшабашную удаль сменил трезвый, холодный ум бывалого воина. Покой своего родового замка я предпочитаю больше, чем горячие рубки и жестокие битвы. Да… Это старость. Мне гораздо больше нравится вот так вот сидеть у пылающего камина в зале Шато де Грайан. За окном догорает зимний закат. Мороз пощипывает кожу, норовит забраться под одежду и остудить тело, но здесь тепло и уютно. Потрескивают дрова, красноватые отблески пляшут по щитам и латам, развешанным на стенах, искрятся и переливаются драгоценные камни в дорогом оружии, ноги по щиколотку тонут в пушистом ковре в красно-чёрную клетку. По телу разливается приятная истома, не беспокоят старые раны и собственная молодость кажется просто красивым сном, подёрнутым зыбкой пеленой забвения. Но извините старика за минутную слабость, я продолжу свой рассказ.
В данный момент у меня три собственных замка, целая куча громких титулов и обширные владения. По одному моему слову двести рыцарей сядут в седло. Мои замки могут выставить семь сотен арбалетчиков, а на шпиле донжона гордо развевается знамя с моим родовым гербом - чёрный василиск на золотом поле. Но ничего бы этого не было, если бы шестьдесят один год назад я не совершил того, что совершил. Тогда я думал, что мной руководит только звериное желание выжить, выжить любой ценой, и только гораздо позже я понял, что это было нечто большее. Меня спасло умение идти до конца, идти до конца во всём, никогда не сдаваться, держаться до последнего вздоха.

И вот, непосредственно, сама история.

Всё началось только потому, что его высочество герцог Нормандский Филипп был очень умным и дальновидным правителем. И вот что он придумал. Время от времени он вызывал какого-нибудь вельможу: министра, пэра, военачальника - без разницы, и поручал скрытно проникнуть в какой-либо из городов герцогства и склонить его к восстанию. Да-да! Не удивляйтесь! На первый взгляд это звучит нелепо, но всё именно так и было. Это был своего рода экзамен, проверка способностей у вельмож. Если выбранному удавалось проникнуть в город, обосноваться в нём, потом посеять недовольство герцогом среди населения и, наконец, поднять восстание (на всё - про всё давался срок в пять месяцев), то его высочество собирал войска, брал взбунтовавшийся город в кольцо, а в первую же ночь тот, кто поднял восстание, открывал ворота города, впускал герцогские войска и указывал на тех, кто наиболее активно участвовал в бунте. Восстание топилось в крови, город облагался контрибуцией, вельможа, всё это осуществивший, получал новый титул, деньги, земли и более высокое положение при дворе. А сам его высочество герцог Филипп одним выстрелом убивал двух зайцев: получал талантливого и способного советника и проверял своих подданных на верность.
Как любил повторять сам герцог: "Крепость цепи измеряется крепостью самого слабого её звена. Я не хочу, чтобы в самый ответственный момент, когда нужно сплотиться для защиты родины, кто-нибудь предал. Я лучше заранее собственной рукой вырву гнилое звено!" Правда, успехом данное предприятие увенчалось всего дважды из восемнадцати попыток. И это тоже хорошо. На шестнадцать из восемнадцати городов можно было положиться. Всё это лишний раз доказывало незаурядный ум и политическую прозорливость его высочества.
Мне было тогда четырнадцать лет, я был стройным и ловким парнишкой и состоял в должности оруженосца у самого вице-канцлера графа Амбренского. Мой господин был человеком вовсе не воинственным, поэтому никакого оружия я за ним не носил. Признаться, я мечтал о другом сеньоре. Я бредил войной, каждую ночь мне снились звон мечей, предсмертные крики, куда-то неслась конница, горели замки и селения. А моего господина больше занимали политика и деньги. На коне он ездил неуклюже, а пером владел гораздо лучше, чем копьём. Служить у вице-канцлера было работой непыльной, но очень нудной. Все мои обязанности ограничивались тем, чтобы сопровождать его светлость в герцогский дворец и поддерживать его толстый зад, когда он взбирается на лошадь. Я сладко ел, одевался в шелка и бархат, получал большое жалованье. Мой господин хорошо ко мне относился и постоянно чем-нибудь одаривал. В отцовском замке ничего этого мне даже не снилось и первое время я был на верху блаженства. В свободное от службы время я мог заниматься чем хочу. Мои ровесники проводили это время в кабаках или борделях, в общем, жили в своё удовольствие. Мне же сладкая жизнь быстро прискучила. Золото и дорогие наряды стали мне безразличны, я дал себе зарок, что никогда не выпью и капли вина, а баб я на дух не переносил. В общем, красивое существование превратилось в золотую клетку. Единственной отдушиной для меня было уйти вечером в город и с кем-нибудь подраться.
Сначала я ходил с дружками в кабачки и, как только все в достаточной степени напьются, я затевал с кем-нибудь из посетителей ссору. Посетители, по большей части купцы, ремесленники и состоятельные граждане, не могли стерпеть моей наглости и начиналась грандиозная драка. И, как правило, мы выходили победителями. Наши противники превосходили нас и физической силой, и возрастом, и количеством, но, зачастую, это были люди мирных профессий, непривычные к подобного рода заварухам. А наша компания состояла сплошь из дворян, оруженосцев, пажей и телохранителей, в общем - шайка нахальных юнцов, не обременённых совестью. И снова я был счастлив, даже служба у графа больше не казалась скучной. Но через некоторое время чувство неудовлетворённости снова поселилось в моей душе. Я, как мог, гнал его от себя, пока не понял, что мне надоели эти детские забавы с оболтусами из кабаков, что пора попробовать свои силы в настоящем деле, иначе я зачахну. Так ловчий сокол, которому судьбой предназначено гнаться за добычей, острыми когтями впиваться в трепещущее тело, чахнет, если его запереть в клетке.
Мой отец как-то сказал мне: "Если человек хочет чего-то добиться, он не остановится ни перед чем. Он пойдёт по трупам, пожертвует всем, полезет к чёрту на рога, но, в конце концов, добьётся своего. Запомни это, сынок!" И тогда я придумал новую забаву.
Когда я поведал её в своей компании, на меня посмотрели, как на умалишённого. Даже мой лучший дружок, Фабьен де Брисар, покачал головой и сказал:
- Это уже слишком, Кристиан. Мы, всё-таки, ещё в своём уме. Пойти на такую
авантюру - это значит пойти на верную смерть. Ты хоть представляешь, сколько из нас вернётся?
- Тогда я пойду один! - с вызовом ответил я.
- Ну и дурак! В первой же поножовщине тебя и пришьют, выпустят кишки - даже моргнуть не успеешь.
- Фабьен де Бриссар! Не забывайтесь! Иначе я не посмотрю, что мы друзья!
- Да погоди ты! Не кипятись! Я ведь тебя уберечь хочу. Пойми, что в этот район даже гвардейцы герцога и городская стража стараются не заходить.
- Вы все просто струсили. Вы предпочитаете хлебать дешёвое пойло, которое трактирщик выдаёт за вино, и щупать гулящих девок, а развлечения для настоящих мужчин вас пугают. Что ж, решено, я иду один. Желаю приятно провести время.
Я раскланялся и вышел, ещё не понимая, что только что потерял своих друзей. Увещевания товарищей только ещё больше распалили меня и теперь я твёрдо знал, что совершу то, что задумал.
Тем же вечером я шёл к трактиру у городской стены со зловещим названием "Пирушка у мертвеца". Несмотря на название и на то, что он располагался в самом неблагополучном районе города, трактир не имел отбоя от посетителей. Собиралось в нём всякое отребье: бандиты, лесные разбойники, воры, попрошайки, ночные всякие шалуны. Приличному человеку появиться там даже днём значило нарваться на крупные неприятности, а уж после захода солнца… Но я шёл и не думал о предстоящей опасности. Я наконец-то делал то, что больше всего любил. И ещё я знал, что все мосты сожжены и обратной дороги нет. Отказаться от задуманного значило стать посмешищем в глазах друзей. Да у меня и мысли не было о том, чтобы повернуть вспять. Я был готов ко всему - ни тени сомнения или страха.
Я не стану утомлять вас подробным изложением всего, что было в тот вечер. Скажу только, что добился всего, чего хотел. И когда я, потирая разбитые в кровь кулаки, удирал от разъярённой толпы, я имел самый победоносный вид.
С тех пор я частенько, почти каждую неделю, выходил ночью в город поразмяться, и приобретённые мною навыки не раз спасали мне жизнь.

Я даже не подозревал, что ожидает меня в самом ближайшем будущем. Тем тёплым сентябрьским вечером я, по обыкновению, заседлал троих коней: одного для себя, другого - для графа, а третьего - для его секретаря Жерома и отправился к герцогскому дворцу, чтобы сопроводить своего сеньора домой. До дворца герцога было десять минут пешего хода, но монсеньор вице-канцлер был слишком важной фигурой, чтобы ходить пешком.
Поэтому я ехал по оживлённым в это время улицам, ведя двух лошадей в поводу. Мой жеребец Рыжик нетерпеливо перебирал ногами, стриг ушами и просился в галоп. Подкованные копыта звонко цокали по булыжной мостовой, встречные люди улыбались тёплому вечеру, заходящее солнышко зажгло розовые огни на шпилях соборов и ратуш, и потому настроение у меня было чудесное. Я едва сдерживался, чтобы не заулыбаться во всю ширину улицы.
Моё настроение подогревало ещё и то обстоятельство, что вчера вечером я, притаившись в одном из тёмных переулков неподалёку от городской стены, подкараулил двух ребят явно бандитского вида. Они присели под стеной какого-то дома и о чём-то шептались. Но вот в дали показался свет. Припозднившийся горожанин спешил домой, освещая себе дорогу фонарём. В темноте под стеной что-то сверкнуло. "Нож!" - догадался я. Подкравшись сзади, я угрел одного из бандитов по голове. Раздался вскрик и звук падающего тела. Второй бандит, верно, решив, что его выследила и пытается поймать городская стража, дал стрекача. Прохожий, которого собирались ограбить, уронил фонарь, юркнул в щель между домами и затаился. А я высек огонь и стал осматривать дело рук своих.
На теле ворюги я и нашёл прекрасный кинжал, который не каждому дворянину по карману, не то что уличному разбойнику. Прекрасно отточенное лезвие немного искривлено. В рукоять вправлены чёрно-красные опалы. Навершие выполнено в виде орлиной головы с глазами из гранатов. И рукоять, и ножны - из серебра, и покрыты тонкой резьбой. Сейчас прекрасный кинжал был заткнут за мой пояс и я поглаживал его рукой. Я любил оружие.
У ворот дворца я обменялся приветствиями с гвардейцами герцога, стоящими на часах. За время своей недолгой службы у вице-канцлера я свёл очень тесное знакомство со многими гвардейцами, постоянно приходил в казармы послушать рассказы о битвах и походах, да и просто побыть в компании настоящих воинов. Особенно тёплые отношения у меня сложились с Этьеном Нэреем, десятником гвардии. Старый солдат, суровый и нелюдимый, относился ко мне, как к сыну. Молчаливый и угрюмый со всеми, он немного оживлялся, только когда я приходил в кардегардию дворца. Ещё издали завидев меня, он кричал:
- А, Кристиан! Сынок! Ты снова пришёл послушать бредни старого вояки! Проходи, проходи, я рад тебя видеть! - и он дружески бухал меня кулаком по плечу.
- Я также рад видеть тебя в добром здравии, Этьен. Расскажешь мне сегодня о сражении при Кресси и Чёрном Эдуарде?
- Добро, - отвечал Этьен, вёл меня в кардегардию, усаживал за стол и начинал повествование. Рассказчик он был отличный. Когда он говорил о войне, он преображался. Куда девались замкнутость и угрюмость?
Видели бы вы, каким огнём сверкали его глаза, когда он рассказывал, как в битве при Труа их едва не растоптала собственная конница, или как они штурмовали замок Морне, а к осаждённым подошла подмога:
- Представь себе такую ситуацию, Кристиан. Наша армия штурмует стены, рыцари герцога де Грассона ломятся в ворота. Я карабкаюсь по приставной лестнице, ору, и в чудовищном грохоте и вое не слышу собственного крика. Непрерывно бьют баллисты и стенобитные машины, огромные камни несутся в замок, сбивают зубцы со стен и разрушают башни. И вдруг на меня сверху падает чьё-то тело, из затылка торчит обломок стрелы. Я не придаю этому значения и лишь через несколько мгновений начинаю понимать, что, стреляя с крепостной стены, невозможно пробить затылок. И, словно в подтверждение моих мыслей, солдата на соседней лестнице прошивает длинная оперённая стрела. Она вонзается между лопаток и буквально прибивает его к замковой стене. Вообрази, Кристиан! Человек дёргает руками и ногами, словно жук, пронзённый булавкой, но древко стрелы крепко застряло между камнями кладки. Жуткое зрелище, скажу я тебе. Ты наверняка слышал об уэльских лучниках, сынок. Так вот, мне пришлось познакомиться с ними поближе, и, признаюсь, я не очень обрадовался такому знакомству.
Пока мы разбивали лбы о стены Морнийского замка, лорд Форкнейл ударил на нас с тыла всей мощью своей армии. Треть её составляли лучники из Уэльса. В общем, когда мы сообразили, что к чему, мы горохом посыпались со стен и, забыв про лестницы, кинулись навстречу опасности и тут же угодили под перекрёстный огонь со стен замка. Из нашей сотни в живых в тот день осталось двадцать три человека. Мы уцелели только потому, что сбились тесным строем, перекрылись со всех сторон щитами и таким образом вышли из-под обстрела. А остальные погибли, потому что в минуту опасности от страха потеряли способность трезво мыслить.
И вот тебе, Кристиан, мой добрый совет. Никогда, ни при каких обстоятельствах, как бы тебе ни было страшно, не впадай в панику и не опускай рук. Удача любит смелых. Поверь мне, сынок. Прошло уже сорок лет с тех пор, как я взял в руки оружие. За это время я побывал в двадцати крупных сражениях и в бесчисленном множестве мелких стычек. Правда, меня несколько раз продырявили и снова заштопали, но, как видишь, я до сих пор жив. А те, кто перед лицом смерти тряслись, словно баран, завидевший мясника, давно уже сгнили в земле. Ну, бывай. Мне нужно идти менять часовых во дворце.

А однажды я застал Этьена в дурном расположении духа. Небывало мрачный, он сидел за столом в казарме, смотрел на огонь и прихлёбывал воду из большой кружки. Заметив меня, он не оживился, как обычно, а лишь слегка кивнул:
- Проходи.
Я молча присел рядом с ним на лавку и, подперев кулаком подбородок, стал смотреть на огонь в очаге. Молчание длилось долго. Наконец Этьен выпил всю воду из кружки, поднялся и жестом попросил меня подождать. Через минуту он вернулся, неся в руках какой-то свёрток. Положив его на стол передо мной, Этьен развернул мягкую кожу и моим глазам открылась удивительная вещь. Это была кольчуга, но какая! У меня аж дух захватило от восхищения. Тем временем Этьен произнёс:
- Это кольчуга работы лучших миланских оружейников. Изготовлена из превосходной стали двойной закалки. Каждое звено проковывалось десятки раз. Звенья не круглые, как на обычных кольчугах, а выгнуты таким образом, чтобы создавался эффект двойного бронирования. Не пробивается никаким оружием. Вот смотри.
Этьен выхватил меч и что было сил рубанул по кольчуге, лежащей на столе. Я понял, что чудесный доспех безнадёжно испорчен. Таким ударом можно разрубить наковальню. Однако каково же было моё удивление, когда меч со звоном отскочил, а на блестящей чешуйчатой поверхности не осталось даже царапин.
- Я добыл эту кольчугу в северной Италии. Таких вещей в мире единицы. Их могут носить только принцы. Она принадлежала какому-то маркграфу. Потом её носил мой сын. Теперь она твоя.
И он снова умолк, уставившись на огонь. Только теперь я заметил, что к обычной угрюмости Этьена примешивается печаль, какая-то тихая тоска. У меня возникло желание расспросить его, чем он огорчён, и постараться рассеять его грусть. Но я ничего не сказал. Я не очень любил говорить.
Старый десятник заговорил сам. Одним усилием воли он прогнал свою печаль, ещё раз отхлебнул из кружки и внимательно взглянул на меня.
- Ты наверняка заметил, что я никогда не пью вина.
- Да. И, если честно, я был немного удивлён.
- Это и понятно. Многие мои сослуживцы хлещут винище целый день, а некоторые даже на службу являются пьяными. Пьянство. Если бы ты знал, Кристиан, сколько отличных солдат и просто хороших людей оно погубило. Проклятое вино! Проклятые люди, превратившие "кровь Христову", идущую на причастие и прочие церковные обряды, в повседневный напиток! Каждый служака в любое время дня и ночи думает о выпивке. Сменившись с поста, он первым делом бежит в кабак промочить глотку. Люди сделали вино своим идолом. Именно из-за него погиб мой сын.
Это случилось семь лет назад. Я служил тогда в войсках герцога Анжуйского. Вместе со мной служил мой сын. Ему было уже двадцать два года. С пятнадцати лет я взял его с собой на войну, так что ко времени описываемых событий он считался уже бывалым солдатом. Согласись, семь лет в походах и сражениях что-нибудь да значат. Характером и повадками он был вылитый ты. Так же был без ума от всего, что связано с войной, а в свои двадцать лет мечом владел лучше, чем я в сорок. Он неоднократно отличался в бою, не один раз его награждали, и наш капитан часто повторял, что вот-де растёт ему замена.
А ровно семь лет назад, точь-в-точь в этот день, он погиб.
Наши войска расположились лагерем на отдых. Накануне мы выиграли крупное сражение, враг был разбит и отброшен, а мы беспечно веселились в своём лагере. Герцог на радостях выплатил нам двойное жалованье и приказал выставить по бочке вина на роту. В самый разгар веселья, когда многие из наших уже порядочно набрались, всё и случилось. Ночью к врагам подошло подкрепление и они решили взять реванш. Что ж, момент был выбран как нельзя более удачно. Наши часовые, перепившись, заснули прямо на посту. Половина армии уже спала, вторая половина ещё продолжала напиваться.
Вдруг среди гула весёлых голосов мы различили чей-то крик:
- Тревога! Тревога! - это надрывался часовой. Но слишком поздно. Крик часового оборвался и между палаток замелькали всадники. Они неслись по лагерю, сметая всё на своём пути, и их мечи были багровыми то ли от крови, то ли от пламени костров. Я был сильно пьян, но не растерялся. Подхватив свою двуручную секиру, я метнулся навстречу врагам. Всё заметалось у меня перед глазами: люди, лошади, палатки, костры. Я наносил и отбивал удары, я видел перед собой чьи-то испуганные глаза, вскинутые руки. Вне себя от ярости я рубил и рубил, пока трубы не заиграли "отбой". Только тогда я остановился.
Ценою страшных усилий и огромных потерь врага удалось остановить и заставить отступить. Герцог был в ярости. В этом ночном бою мы утеряли больше, чем в прошлом. Но самое страшное несчастье ожидало меня у нашего костра. Мой сын лежал, запрокинув голову, лицо застыло в нехорошей улыбке, а из груди торчит обломок копья.
Минуту я стоял, словно громом поражённый, отказываясь верить увиденному. Мне всё казалось, что сейчас сын поднимется, подойдёт ко мне и, как обычно бывало после боя, скажет: "Ну что, отец, пустили мы кровь этим канальям!" Но он не поднимался. Он лежал неподвижно, побелевшие пальцы стискивали рукоять меча и только красное пятно на груди становилось всё больше.
Потом очевидцы мне рассказали, что мой сын, обычно воздерживающийся от выпивки, решил всё же выпить в честь нашей победы. Организм его не был привычен к спиртному и он быстро опьянел. Когда напали враги, сын даже кольчугу не смог надеть. Он поднялся, выхватил меч и, нетвёрдо держась на ногах, бросился в рубку. Больше никто ничего не видел.
Нельзя было передать мою боль. Но я знал, на что иду, когда брал сына на войну, знал, что до преклонного возраста доживает едва ли каждый десятый солдат. К тому же почётная смерть в бою всё же лучше, чем смерть от старости и болезней. Так я утешал себя, а в душе было гадко, словно в выгребной яме. Зачем всё это, зачем человеку жить, если нет будущего, если моё будущее лежит передо мной с пробитой грудью и остатки тепла покидают его вместе с вытекающей кровью.
Что ж, роптать и плакаться я не привык. Похоронив сына, я похоронил вместе с ним мою боль. И только раз в году, в день его смерти, я вспоминаю его добрым словом. Но с тех пор я зарёкся пить что-нибудь крепче воды, а мои подчинённые криком кричат, если являются на службу выпивши.
А ты, Кристиан, мотай на ус: если хочешь прожить чуть дольше, чем мотылёк-однодневка, никогда, даже по праздникам, не пей эту гадость, называемую вином.

Сегодня я не увидел Этьена ни у ворот, ни во дворе замка. Наверное, он нёс службу во внутренних покоях дворца. Я остановил лошадей у входа, спрыгнул на землю и, передав поводья герцогскому конюшему, отправился за своим сеньором.
Он как раз выходил из зала совета в сопровождении своего секретаря. Но почему у него такое странное выражение лица? Моего господина нельзя назвать приветливым человеком. К тому же он постоянно озабочен государственными делами, и хмурая многозначительная мина редко сходит с его лица. Но сегодня он выглядит так, будто герцог приказал его четвертовать и приговор вот-вот приведут в исполнение. Дураку понятно, что что-то случилось.
Я молча поприветствовал вице-канцлера, проводил к выходу и помог взобраться на коня. Всю дорогу граф вёл себя как пришибленный: взгляд блуждает, руки бессильными плетями свисают вдоль тела. Если бы я не придерживал его, он бы, честное слово, вывалился из седла. На секретаря Жерома вообще смотреть жалко. Он ехал с таким видом, будто говорил: "За что же меня так, добрые люди?" Интересно, что это могло так выбить из колеи его светлость?
Но вскоре мне надоело смотреть на постные физиономии графа и его слуги, да к тому же я не был любопытным человеком и чрезмерного интереса к чужим проблемам не испытывал. Я ещё не знал, что сегодняшним вечером эта проблема станет моей.

Поздним вечером за мной пришёл слуга и сказал, что хозяин хочет меня видеть. Он проводил меня до графского кабинета, доложил о моём приходе и впустил внутрь, после чего удалился. Граф сидел в своём излюбленном рабочем кресле и - небывалое дело - пил вино. За полтора года службы я не то что не видел - слыхом не слыхивал, чтобы его светлость пил.
Я молча ждал, а вице-канцлер, словно не замечая меня, уставился в одну точку и время от времени прикладывался к серебряному кубку с вином. Наконец он очнулся и взглянул на меня странным, словно бы оценивающим, взглядом.
- Кристиан, ты можешь поклясться, что всё, что будет сейчас сказано, не выйдет за пределы этой комнаты?
- Монсеньор, когда я поступал к Вам на службу, я давал слово дворянина верно и преданно служить Вам, принимать на себя все удары, предназначенные Вам, и я не собираюсь отступать от своего слова. Тому порукой моя дворянская честь. Я надеюсь, моего слова достаточно?
- Да, да! Конечно! Я верю тебе, мой мальчик! Ты да Жером - вот все, кому я могу верить. Только вы двое не предадите меня. Вам предстоит на деле доказать свою верность. Слушай же.
Далее вице-канцлер изложил мне нижеследующее.
Он повздорил с герцогом, он не может более служить такому повелителю, он кровно обижен и хочет отомстить. Для этого он собирается поднять восстание в одном из городов герцогства. И тогда его высочество пожалеет о том, что так неосмотрительно его оскорбил.
В принципе, всё это было довольно правдоподобно, если бы не одно "но". Я достаточно хорошо знаю своего сеньора. Такой человек, как он, никогда не сможет совершить ничего подобного. Следовательно, граф мне лжёт. Но этот факт ничего не меняет, - я давал слово и я должен его сдержать.
Тем временем граф закончил говорить. Даже в полумраке комнаты было видно, как дрожит его рука. Пытаясь скрыть эту дрожь, граф поднёс кубок к губам. Он пил, а я слышал, как его зубы стучат о край кубка. Мне вспомнилось состояние его сиятельства днём, когда я сопровождал его домой после совета у герцога. Я сопоставил всё увиденное и пришёл к заключению.
Мой хозяин напуган, он чего-то смертельно боится. Виновен в этом герцог, вернее, он причастен к этому. Но я ни за что не поверю, что обида на герцога заставит моего сеньора пойти на такой решительный и, прямо скажем, рискованный шаг. В чём - в чём, а в уме графу не откажешь. Он должен понимать, на что идёт. Неясным остаётся только одно. Кто или что заставило вице-канцлера лгать? Я кожей чувствовал, что за всем этим стоит кто-то более серьёзный, и он заставил моего сеньора взбунтоваться. Если так, то предстоит нешуточная заваруха. Когда такие знатные и влиятельные господа начинают бунтовать - это гражданская война.
Ух! Наконец-то будет война! Я так долго ждал этого. Конец скучной и монотонной жизни. Но что это со мной? Я ликую, как мальчишка. Где моя хвалёная сдержанность? Я снова окаменел лицом.
Вице-канцлер спросил:
- Пойдёшь ли ты и теперь за мной, Кристиан? Теперь, когда ты знаешь, что движет мною и на что я иду?
- Я пойду за вами даже в ад, монсеньор! - гаркнул я в ответ.
Монсеньор граф вздрогнул.
- Хорошо, хорошо! Иного я и не ожидал от тебя, мой мальчик! Иди собирайся. Выступаем завтра утром.

Сборы мои были недолгими. Я вычистил и накормил Рыжика, набил черезседельные сумы съестными припасами, одел под кафтан кольчугу. Красавец кинжал, добытый в ночной драке, пришлось оставить. Он слишком бросался в глаза. Вместо него я пристегнул к поясу длинный корд - подарок отца. Ещё я сунул за голенище сапога нож, другой такой же поместился в рукаве. Оружие нехитрое, но привычное и неоднократно опробованное. Меч мне носить не дозволялось, так как я ещё не был посвящён в рыцари.
Так, вроде бы всё. Я готов. Нерешённым остаётся только один вопрос. Дело в том, что за время службы я скопил немало золота. Его нужно куда-то определить. Куда же? С друзьями я в ссоре. Этьена можно будет увидеть только завтра, а завтра меня здесь уже не будет. Кто же может сохранить моё золото до моего возвращения? Я вытащил мешок с золотом из тайника и взвесил его на руке. Тяжёлый! Тут, в мешке, цена небольшого замка. Эти деньги я собирался отдать отцу в следующий его приезд. Я вспомнил, что по Генуэзской улице живёт еврей-ростовщик. Он берёт деньги в рост под проценты. Если отдать золото ему, то оно не только сохранится, но и преумножится.
Уже через час банковская расписка лежала у меня в кармане. В ней значилось, что я могу забрать золото в любое время вместе с причитающимися процентами. В случае моей смерти золото обязуются переслать моему отцу.
Итак, покончив со всеми делами, я проспал остаток ночи сном праведника, совесть которого ничем не отягощена.

Слуга разбудил меня ещё затемно и сказал, что мессир граф меня уже ожидает. Действительно, монсеньор был уже в низу и готов к отъезду. Он расхаживал по залу и похлопывал перчатками по ноге. Я ничуть не удивился, увидев, что граф вырядился в купеческое платье и приклеил седую бороду. Рядом с ним переминался его секретарь Жером в костюме солдата. Но если роль купца подходила вице-канцлеру, то Жером в своей воинственной одежде выглядел более чем нелепо. Завидев меня, его светлость попытался унять волнение и заговорил важным тоном:
- Итак, Кристиан, мы выезжаем, как только откроют городские ворота. Как ты уже догадался, я купец, а вы - моя охрана. Мы должны незаметно пробраться в известный вам город, где я всё и осуществлю. Ваша задача - помогать мне в подготовке восстания и охранять меня. Помните: осторожность и скрытность - наши лучшие друзья. Люди герцога могут быть всюду. Лошади уже готовы. Значит - в путь.
Мы выехали, едва рассвело. Цокот копыт наших лошадей разрывал утреннюю тишину, многократно повторялся, отражаясь от стен домов, в низких окошках которых не светилось ни огонька. Город спал. Но по мере приближения к городским воротам улицы всё более оживали. Впереди и позади нас появились всадники и пешеходы, спешащие выйти из города. Ворота только что открылись и потому возле них скопилась порядочная толпа. Хмурый десятник из городской стражи выпускал выезжающих, следя, чтобы не создавалось толпы.
Графу наконец-то более-менее удалось взять себя в руки и он ехал с надутым и напыщенным видом, как и подобает богатому купцу. Зато Жером имел вид самого настоящего пугала. Шлем съехал ему на нос, солдатская куртка топорщилась пояс с кинжалом болтался где-то под животом, а в копьё он вцепился так, словно собака в кость. К тому же у него было такое несчастное лицо, будто вот-вот расплачется. В другое время я бы его даже пожалел. Но сейчас было не время для жалости. Если Жером не возьмёт себя в руки, то всё провалится в самом начале. Ведь любой сколь-нибудь бывалый служака сразу поймёт, что перед ним не солдат, а ряженый. Я вполголоса сказал:
- Жером, а скажи-ка мне, на сколько дней мы запаслись продуктами. Если мы взяли слишком мало, то еду придётся покупать в деревнях, а это, по-моему, дороговато. Подсчитай, сколько стоит прокормить в дороге троих человек и столько же лошадей.
Эти слова оказали магическое воздействие на секретаря. Он сразу расслабился, наморщил лоб и занялся самым привычным для него делом - подсчётами и деньгами. Да и граф, будучи по натуре человеком рачительным и бережливым, стал что-то пересчитывать в уме, и это помогло ему принять более естественный вид. А я понял, что пока мы в дороге, главный здесь вовсе не граф.
Я ехал с равнодушным и даже скучающим видом. Но это только внешне. С самого начала пути я находился в состоянии гипербдительности. Обострившиеся чувства ловили малейший намёк на опасность. Натренированные мышцы готовы были мгновенно среагировать.
Что-то сегодня черезчур много стражи. Кроме обычной городской охраны на крепостной стене расположился десяток арбалетчиков, а на надвратной башне гордо возвышаются четверо тяжеловооружённых латников. Хмурый десятник у ворот что-то слишком мешкает. Пропуская людей, он как-то более внимательно всматривается в лица.
Я чувствовал, что всё это неспроста. Чем ближе подъезжали мы к воротам, тем острее я ощущал засаду. Опасность плавала в воздухе, наэлектризовала пространство, замедлила бег времени. Сержант арбалетчиков, который вальяжно развалился на каменных ступенях с самым беззаботным видом, на самом деле рассматривает проезжающих. Я видел, как бегают его глаза за прорезью шлема. Я видел, как побелели костяшки пальцев у стражника, сжимающего алебарду. Я видел, что воин, стоящий рядом с десятником, только кажется спокойным; его рука медленно, почти незаметно, ползла к рукояти меча.
Да, это засада. Нас ждут. Разворачивать назад поздно и глупо. Что ж, будем продолжать игру. Посмотрим, красавцы, у кого первого сдадут нервы.
А граф с секретарём ничего этого не видят. Они едут чуть в стороне от меня и негромко обсуждают свои денежные вопросы, - в общем, ведут себя самым спокойным и естественным образом. Кто бы мог подумать, что минуту назад оба потели и тряслись от страха.
Нервы сдали у стражников. Когда мы поравнялись с воротами, один из них не выдержал и схватился за меч.
Вы видели когда-нибудь, как хищный коршун парит в небе? Медленно и как-то лениво он плывёт в бескрайней синеве. Но только его острое зрение заметит добычу - и коршуна больше нет. Теперь это стремительная чёрная молния, с огромной скоростью несущаяся к цели. Точно так же и время. То оно тянулось медленно, как несмазанная телега, так медленно, что промежуток между каждым ударом сердца казался мне вечностью. "Тук, тук, тук", - стучало сердце. "Тук, тук, тук", - вторили ему копыта. Медленно-медленно наплывают лица стражников в воротах. Где-то внутри меня скручивается невидимая пружина. Вены на руках наливаются кровью.
Но вот слабонервный тупой стражник дёрнулся, и время потекло, как выпущенная из арбалета стрела. Коршун увидел добычу. Три моих движения слились в одно. Я полоснул плетью лошадей графа и Жерома, метнул нож в горло сержанту арбалетчиков и рубанул кордом хмурого десятника поперёк лица. Пружина во мне распрямилась. На всё это ушло одно мгновение - не больше. Дёрганый солдат успел вынуть меч лишь наполовину, а сержант арбалетчиков уже падал на каменные ступени, держась за пробитую шею - из дыры со свистом вылетал воздух вперемешку с ошметками крови.
А в следующее мгновение я уже вылетел за ворота. Умница Рыжик не ждал плети, он стелился в бешеном галопе, словно понимал, что сейчас всё зависит от него, от его резвости. Он одним махом догнал лошадей графа и Жерома, несущихся вскачь по дороге. Вице-канцлер подпрыгивал в седле, как мячик, и постоянно пугливо озирался. Я закричал ему:
- Держитесь крепче, граф, - и стал стегать плетью его лошадь по крупу. Та рванула так, словно у неё выросли крылья.
Я оглянулся через плечо. Погони не было видно. Как я и предполагал, солдаты герцога не догадались запастись осёдланными лошадьми. Крепостная стена стремительно уменьшалась в размерах. Но радоваться ещё рано. Вот если мы доберёмся до леса… Только тогда можно будет чувствовать себя в относительной безопасности.
Только через полчаса сумасшедшей скачки мы добрались до леса. Сначала это была узкая тёмная кромка на горизонте. Постепенно она увеличивалась, ломалась, приобретала более чёткие очертания. Потом вдруг понеслась прямо на нас, - и вот мы в лесу, под его гостеприимными сводами. Я резко натянул поводья:
- Тпру! Стоп! Отдыхаем!
Лошади вице-канцлера и его секретаря тяжело поводили боками, хлопья пены падали на землю. Ещё несколько минут такой скачки - и они бы пали. Хозяева выглядели не лучше. Вице-канцлер был какого-то странного багрового цвета, а дышал так, будто сам пробежал расстояние от города до леса.
- Монсеньор! Нам нужно запутать в лесу следы, потом выбраться из него и, минуя все деревни на своём пути, пробираться к нужному вам городу, но не напрямую, а как бы кружным путём.
- Понимаешь ли, Кристиан! Я ограничен во времени. Зачем нам кружить? Едем напрямик.
- Но монсеньор! Герцог может расставить заставы на дорогах и мы попадём прямиком к нему в лапы.
На лице графа отразилась внутренняя борьба. Страх боролся с ущемлённым самолюбием. Он, с одной стороны, до икоты боялся, а, с другой стороны, не мог допустить, чтобы оруженосец командовал им. Наконец, здравый рассудок пересилил, и вице-канцлер сказал:
- Хорошо, Кристиан! Поступай так, как считаешь нужным. В конце концов, ты - потомственный воин и лучше разбираешься в этих вещах. Веди нас.
И я повёл их, соблюдая все предосторожности, обходя стороной все селения на своём пути.
И вот, на исходе третьего дня, вдали показался город - цель нашего пути. Едва только зубчатая стена перечеркнула горизонт, монсеньор граф совершенно забыл об осторожности, равно как и о страхе. Вместо того, чтобы обойти город и незаметно проникнуть в него с другой стороны, он упрямо настаивал идти напрямик.
- Мы и так потеряли слишком много времени. Тратить ещё целый день на то, чтобы обойти город, будет непозволительной роскошью. Когда цель близка, зачем излишне осторожничать?
- Что ж, монсеньор, я только хотел предупредить вас. А вы вольны поступать так, как считаете нужным.
Я похлопал Рыжика по шее и мы зарысили по направлению к городу.
Я обводил взглядом окрестности. Ровное голое поле тянулось до самых городских стен. Не нравится мне всё это, ой не нравится! Мы отовсюду видны, как на ладони. Прямо затылком ощущаю чей-то пристальный взгляд. О, так и есть! Из небольшой балочки, пересекавшей поле в двух полётах стрелы от нас, вымахнул конный отряд. На длинных копьях трепещут значки. На значках и плащах всадников я рассмотрел гербы герцога Нормандского.
- Уходим, граф!
- Нет, Кристиан! Ни я, ни Жером не выдержим ещё одну скачку. Ты можешь уходить, а мы остаёмся. Будь что будет!
- Монсеньор, мы ещё успеем уйти, а так - верная смерть.
- Нет, - голос вице-канцлера дрогнул. Он, действительно, выглядел паршиво. За три дня пути он похудел и осунулся. Он был непривычен к тяжёлым нагрузкам, сну под открытым небом, питанию всухомятку. Всегда медлительный и важный, смотрящий на всех свысока, он стал каким-то суетливым, издёрганным, смотрел исподлобья, как затравленный зверь. Он был измотан физически и морально. Похоже, граф сломался. Что ж, я с самого начала говорил: он не тот человек, который пойдёт до конца.
- Хорошо, граф. Раз уж вы настаиваете - остаёмся. Но мне не интересно умирать просто так. Я надеюсь прихватить с собой пару путешественников на тот свет.
С этими словами я вынул из ножен корд, поднял Рыжика на дыбы и рванул навстречу всадникам герцога.
- Нет, Кристиан! Не делай этого! Мы сдадимся и останемся в живых! Я обещаю это!
Всё это вице-канцлер прокричал единым духом, даже голос его не дрожал. Мне ничего не оставалось, как вернуться назад - нарушить приказ своего сюзерена было хуже смерти.
Подскакавший отряд окружил нас плотным кольцом, вперёд выехал немолодой лейтенант кавалеристов. Приветствуя вице-канцлера, он коснулся рукой в латной перчатке своего шлема и сказал:
- Я, лейтенант гвардии его высочества, объявляю, что вы пленены, граф. Я уполномочен препроводить вас в замок, где вы предстанете перед герцогом, - и, обращаясь к солдатам, приказал:
- Связать мальчишку! Он слишком шустрый - как бы не убежал.
- Стойте! Мой оруженосец дал слово чести повиноваться всем моим приказам. А я приказал ему сложить оружие и не сопротивляться. Он дворянин и всегда держит слово, в отличие от этих поросят в железяках, которых вы называете солдатами, наверное, по незнанию.
Если честно, то я был здорово удивлён поведением своего сеньора. Мне никогда прежде не доводилось слышать, чтобы он так жёстко и уверенно говорил. Похоже, что все наши приключения пошли ему только на пользу. Минуту назад он был похож на овсяный кисель - такая же размазня, а теперь даже король Франции не мог равняться с ним в величии.
- Хорошо, не трогайте его. Если уж сам его светлость граф Амбренский поручается за своего оруженосца, я не могу поступить наперекор. - И старый солдат склонился в насмешливом поклоне.
Так, под усиленным конвоем, нас и доставили в замок герцога. Замок возвышался среди густых лесов в четырёх лье от города. Один из латников, наверное, обидевшись на поросёнка в железяках, всё время подталкивал меня в спину. Ух, и треснул бы я ему по морде! Но приходилось терпеть, - я не в том положении, когда можно себе позволить обижаться.
И вот наступил тот момент, когда мы предстали пред очи самого Филиппа Нормандского. Нас ввели в огромный зал, где и находился герцог со своими приближёнными.
Герцог Филипп, рослый черноволосый мужчина с аккуратно подстриженной бородкой, едва нас ввели в зал, вскричал:
- Ба! Кто к нам пожаловал! Сам вице-канцлер! Я не ожидал увидеть вас так скоро. Я немного удивлён этим. Признаться, я был лучшего мнения о ваших способностях. Мне казалось, что вы продержитесь подольше. Конечно, на полноценное восстание я не рассчитывал, но, сударь, небольшое брожение было бы вполне в ваших силах. А вы не смогли даже начать испытание как следует. Мало того, если бы не ваш оруженосец, вы попались бы ещё раньше. Откровенно говоря, я весьма в вас разочаровался. Ваша неспособность тайно проникнуть в город говорит о вас не лучшим образом, то есть, выражаясь проще, вам даже не хватило ума на простейшее, на что способен каждый ворюга - скрытно просочиться за городские стены.
Герцог говорил, и недостающие части мозаики складывались в одну картину, но она отличалась и от того, что говорил мне граф, и от моих собственных умозаключений. Оказывается, в общем мои предположения были верны: и то, что сам вице-канцлер не способен поднять восстание по своей воле, что за всем этим стоит кто-то посильнее его и то, что мой господин солгал мне - всё это я знал в самом начале. Но то, что вся эта история с восстанием - всего лишь экзамен для вице-канцлера, устроенный его высочеством, я даже не подозревал.
Но пойдём дальше. Если бы мы не попались так бездарно в самом начале экзамена, то что было бы далее? Допустим, нам удалось бы проникнуть в указанный город и поднять восстание. Герцог нападает на восставших и без труда подавляет бунт. И всё это заканчивается длинной чередой виселиц, горами окровавленных трупов, реками слёз вдов и матерей. Я не очень чувствительный человек, но от подобной перспективы даже у меня внутри поселилось какое-то недоброе ощущение. Я думал, что вот он, настал мой час - я иду на самую настоящую войну, о чём я мечтал с самого детства. А на самом деле стал участником мрачного фарса, разыгранного герцогом Филиппом и его вельможами для достижения каких-то своих тёмных политических целей.
Его высочество, между тем, продолжал:
- Что ж, милейший граф, я рад уже тому, что всё стало на свои места. Видя вашу ревностную службу, я подумывал над тем, чтобы повысить вас. И если бы вы с честью прошли это испытание, долгожданное повышение было бы у вас в кармане. Но вы, мой дорогой, с треском провалились, что, однако, дало мне повод лишний раз убедиться: вы отличный финансист и незаменимый управляющий. Но для серьёзных дел, требующих цепкой хватки, мужества и быстроты ума, вы не годитесь. Только не расстраивайтесь, граф! Как говорили римляне: "Suum quyke", - "Каждому своё". Кто-то машет мечом, а кто-то должен в совершенстве владеть гусиными перьями. Занимайтесь тем же, чем занимались раньше, и вы принесёте герцогству немалую пользу. А вот кто действительно проявил себя с лучшей стороны в данном предприятии, так это ваш оруженосец. Как мне доложили, юноша держался молодцом. Если бы не его смелое вмешательство, мы все имели бы честь лицезреть вас, ваша светлость, несколько ранее. Подойдите ко мне, мальчик мой.
Внимание всех присутствующих переключилось на меня и мой сеньор вице-канцлер с облегчением перевёл дух. Ему не нравилось, как его раскладывают по косточкам при людях, равно как не нравился и тон герцога. Я ранее не общался с его высочеством и потому ещё не знал: если герцог Филипп изволит шутить, то очень скоро кое-кому будет совсем не до шуток. А мой господин был прекрасно об этом осведомлён, и потому потел и вздрагивал, опасаясь за свою участь. И потому, когда его высочество заговорил со мной, вице-канцлер с явным облегчением отошёл в сторону, понимая, что на сей раз его минула чаша сия.
Я сделал несколько шагов по направлению к герцогу. Чем ближе я подходил, тем сильнее ныло в затылке. Я хоть и молод, почти мальчишка, но чутьё у меня волчье. Такое чувство возникает, когда рядом чья-то смерть. Не нужно долго думать, чтобы понять - чья.
Я остановился в трёх шагах от его высочества.
- Как ваше имя, юноша?
- Кристиан.
- Подожди! Кажется, я начинаю узнавать тебя. Уж не сын ли ты Рауля де Грайана?
- Да, ваше высочество. Я его единственный сын.
- Ты принадлежишь к славному рыцарскому роду. Помнится, ещё твой прадед служил герцогам Нормандии. И, по-моему, ты унаследовал все достоинства своего рода… Ты хорошо владеешь кинжалом.
- И кинжалом, и мечом, и копьём. Я воин.
- Да, твоему сеньору достался хороший оруженосец. Жаль, что тебе придётся умереть…
Герцог сделал эффектную паузу и пытливо уставился на меня. На мне скрестились взгляды всех присутствующих в зале. Все эти рыцари, дворяне, офицеры и солдаты гвардии чего-то ждали. На их лицах я читал только холодное любопытство. Видимо, не дождавшись нужного эффекта, герцог продолжил. От его шутливого тона не осталось и следа.
- Ты умрёшь, потому что слишком многое знаешь и твоё знание ставит данное предприятие под угрозу в дальнейшем.
Он хмуро посмотрел на меня.
- Надо отдать тебе должное - я редко встречал таких бесстрашных людей. При слове "смерть" немало "храбрецов" валялись у меня в ногах и визжали, а ты даже в лице не переменился. Более того: когда человеку грозит смертельная опасность, у него резко расширяются зрачки. Я пристально вглядывался, но у тебя, видно, вместо глаз изумруды - зрачки не изменились в размере…
Я не слушал, что он говорил дальше. Изподлобья, так, чтобы никто не заметил, я осматривался вокруг…Двое часовых у входных дверей, ещё по двое у каждой стены. Кроме входной в зале ещё четыре двери, в стене, выходящей на замковый двор, пять огромных окон, начинающихся от самого пола. Все по новой моде застеклены разноцветными стёклами. При других обстоятельствах я, наверняка, залюбовался бы такой красотой. Витражи из цветных стёкол я видел только раз в соборе святого Доминика в Руане. Кроме стражи в зале находится ещё порядка трёх десятков человек. Сам герцог, его сенешаль, два его личных телохранителя, армейские и гвардейские офицеры, приближённые вельможи и друзья герцога, знатнейшие дворяне герцогства. Впрочем, последних было немного.
Рядом с герцогом стоял высокий молодой рыцарь, его "правая рука", Арно де Жуаньяк, известный своей жестокостью. Как-то даже сам герцог упрекнул де Жуаньяка в жестокосердии, на что тот ответил: "Жестокость на благо герцогства - благодеяние!" Сейчас этот индюк ледяным взглядом уставился на меня, поглаживает рукоять мизерикордии - наверное, жаждет увидеть цвет моей крови.
Я понимал, что приговорён и никто меня не спасёт. В зале не было ни одного человека, кто мог бы заступиться за меня. Даже мой сеньор, граф Амбренский, который обещал мне жизнь в обмен на добровольную сдачу, сейчас молчал и стыдливо прятал глаза. Ух, и не хочется же умирать молодым! Ну, да на всё воля Божья.
А герцог продолжал говорить:
- Ты мне нравишься, парень. Ты храбрый человек и к тому же дворянин. Поэтому я сам убью тебя. А этого, - герцог махнул в сторону секретаря вице-канцлера, - зарубите и заройте в лесу.
Бедный Жером заорал и рванулся из рук стражников. Но отчаянье надломило его. Он упал на колени и, обратив залитое слезами лицо к его высочеству, стал умолять о пощаде. Какой-то не в меру ретивый рыцарь занёс меч над несчастным секретарём и рубанул - раз, другой. Крики и мольбы сменились хлюпаньем. Гвардейцы подхватили обмякшее тело и поволокли вон из зала.
Что ж, - я только улыбнулся, - Жером всю жизнь был бумажным червём, а умер, как солдат. Теперь моя очередь. Шагнув вперёд, я как можно более искренне проговорил:
- Умереть от вашей руки огромная честь для меня, ваше высочество. И, надеюсь, я достоин этой чести.
Я стал на одно колено и преклонил голову. Получилось довольно красиво. Со скрытой усмешкой я наблюдал из-под полуопущенных ресниц за реакцией зала. Все поголовно, восхищённые моим поведением, с одобрением качали головами. Их глаза, ещё недавно такие враждебные и холодные, светились уважением и сочувствием. Герцог Филипп чуть не прослезился. Мой господин вице-канцлер стоял красный, как девушка, которую впервые поцеловали; ему, видите ли, было стыдно, что вот, у такого нехорошего сеньора такой хороший вассал. Один Жуаньяк по-прежнему буравит своими рыбьими глазами и совершенно не ценит мой актёрский талант. Нехорошо, мессир де Жуаньяк, не по человечески это. Я тут перед смертью выкладываюсь, стараюсь оставить о себе только хорошие воспоминания, а вы даже не посочувствуете бедному смертнику, который уже, считай, одной ногой в могиле. Терпеть не могу чёрствости в людях. Интересно, а как вы запоёте, когда холодная сталь пощекочет вам кишочки? Наверное, заморгаете своими большими глазками и позовёте маму.

Когда эмоции в зале чуть поутихли, началось самое главное. Установилась торжественная тишина. Все замерли с серьёзным, даже немного помпезным, видом. Герцог помолился, одел перчатки и взялся за эфес меча. Я, стоя на одном колене, расправил плечи, выпрямил шею и гордо вскинул подбородок.
Идут последние мгновения моей жизни. Придворные вытягивают шеи, смотрят во все глаза, боятся пропустить самое интересное. Некоторые даже дышать перестали. Его высочество нервно облизнул губы, с тихим шипением меч вышел из ножен. Страсти накалились до предела.
Герцог примерился к моей шее, светлый блик скользнул по лезвию. Меч пошёл на замах. Все сделали вздох. Глаза герцога хищно сузились, меч замер над правым плечом. Всё!
"Ш-ш-ш-ш-у-х!!!" - ещё успел услышать я.

РАССКАЗЫВАЕТ АРНО ДЕ ЖУАНЬЯК

В общем, мальчишка нас всех провёл, как последних дурачков на базаре. А мы поразевали рты и с идиотскими физиономиями собирались посмотреть, как покатится его голова. Чёрта с два!
Описав широкий полукруг, меч герцога впустую рассёк воздух. В самый последний момент этот чёртов оруженосец просто пригнул голову. В следующий миг он уже огромными скачками нёсся к выходу. От подобной наглости мы все оцепенели. Случившееся ни у кого не укладывалось в голове. Что это было? Как можно? Как мог мальчишка, едва от груди отлучённый, так всех надуть?
Его высочество стоял с самым потерянным видом. Ещё бы! Никогда, наверное, герцога Нормандии так жестоко не одурачивали.
К чести своей хочу заметить - я первым вышел из ступора. Судорожно цапнув мизерикордию, я послал её во след оруженосцу. Рука моя не дрогнула, но тот мастерски увернулся и мизерикордия ушла левее.
Все стали понемногу приходить в себя, заорали, засвистели. Шум такой, что уши затыкай. Перекрывая гул голосов, по залу разнёсся яростный рёв герцога:
- Схватить! Живьём брать!
Дальше следовал такой поток брани вперемешку с богохульствами, что я, опасаясь за нежные уши дам, слушающих меня, поостерегусь передавать дальнейшие излияния герцога Филиппа.
А мальчишка, между тем, был уже в нескольких шагах от двери. И единственным препятствием у него на пути оставались два стражника, стерегущие выход. Они вовремя среагировали и выставили алебарды. Но оруженосец вице-канцлера даже не снизил скорости. Он с налёта проскочил между алебардами и с хрустом впечатал кулак в лицо одному из солдат. Тот с грохотом рухнул на пол, голова гулко стукнула. Второй сделал вращательное движение древком алебарды, надеясь зацепить де Грайана крюком, но получил такой удар под вздох, что согнулся пополам и зашёлся в судорожном кашле. Выход был свободен. За Кристианом уже гнались дворяне и рыцари, но они не успевали - от дверей того отделяли всего три шага.
- Уйдёт! - сотрясая своды, ревел герцог. - Не дайте ему уйти!
И вот, когда казалось, что мальчишка почти ушёл, двери с треском распахнулись и в зал ввалилась толпа солдат и гвардейцев. Де Грайан был почти перед ними и они с лёгкостью могли бы его схватить.
Но, видно, сообразительность не входила в число их добродетелей. Вся эта толпа несколько драгоценных мгновений стояла и ищуще обводила взглядами зал. А этот дьявольский оруженосец вскинул руку, указывая на рыцаря, зарубившего секретаря вице-канцлера, - у того в руке всё ещё был окровавленный меч, - и крикнул:
- Что вы стоите?! Вот же он! Хватайте его!
И что вы думаете? Эти дуралеи послушно бросились туда, куда им указали, освободив проход. Кристиан только того и ждал. Он выскочил в двери и был таков. Я думал, герцог сейчас лопнет от злости. Он в бешенстве подскочил к этим недоумкам и стал щедро раздавать пинки и тумаки. Он пытался кричать, но от гнева лишился дара речи и только булькал что-то нечленораздельное. Когда к нему вернулась способность говорить, его высочество заорал:
- За ним, за этим молокососом! Объявить тревогу! Оцепить замок! Поднять всех! Вы слышите?! Всех! Если через час его не поймают, я казню каждого десятого! Так что если не хотите болтаться в петле на замковых стенах, пошевеливайте своими жирными задницами! И помните: мне он нужен живым! Можете отрубить ему руки и ноги, но доставьте его живого! И тогда все мучения ада покажутся ему щекоткой по сравнению с теми муками, которые он познает!
Герцог обернулся к нам:
- А вы, благородные господа? Что скажете мне вы?
- Ваше высочество! Через полчаса вам приподнесут либо оруженосца, либо мою голову! - выпалил молодой дворянин Патрик Риаваль. Он хотел заслужить милость герцога и потому шёл вабанк. Многие криками поддержали его. Патрик поклонился и, сопровождаемый рыцарями и дворянами, удалился.
- Арно! Хоть все эти вояки и движимы страхом смерти, у меня мало уверенности, что они выполнят то, за что взялись! Этот де Грайан, похоже, сообразительный парнишка. Для него не составит труда перехитрить моих верных, но туповатых рыцарей. Поэтому я обращаюсь к тебе. Собери самых отборных гвардейцев. Обыщите весь замок, загляните во все уголки, где только может спрятаться человек, да и где не может - тоже. Но найди, слышишь, найди этого удальца. Я надеюсь на тебя. Ты один стоишь большего, чем все эти чванливые и бестолковые дворяне.
Патрик де Риаваль и сопровождающие его рыцари как раз подходили к двери залы. Вдруг из дверей пулей вылетел Кристиан, сбив с ног де Риаваля, и ловко проскользнул мимо остолбеневших дворян. Вскоре стала понятна и причина, по которой он вернулся в главный зал. Следом за ним, чертыхаясь и тяжело дыша, бежали десятка два разъярённых стражников. Впереди них спешил здоровенный детина с огромным синяком под глазом. Чуть не лязгая зубами от злости, он вопил:
- Где этот нахальный мерзавец?! Подайте его мне сюда и я выну его душу вместе с потрохами!
Верзила выглядел так комично, так смешно скорчил свою разбитую рожу, что все, находящиеся в зале, невольно рассмеялись. Даже его высочество скупо улыбнулся. Кто-то из дворян, видимо, желая ещё более разрядить обстановку, закричал:
- Господа! Господа! Нам выпал случай чудесно поохотиться! Давайте же не упустим возможность загнать такого редкого зверя! Ату его! Ату!
Это предложение было встречено радостными возгласами. Все стали ловить новоявленную добычу, подбадривая себя криками. Но зверь оказался зубастый. Он метался среди толпы "охотников" и никто не мог его схватить. Всякий раз, когда, казалось, кольцо сомкнулось вокруг него и выхода нет, мнимый зверь, проявляя чудеса ловкости, неизменно уходил, а кто-нибудь из преследователей оставался на полу, зажимая в кровь разбитое лицо или сломанную конечность.
- Ты смотри! Как уходит! Как уходит! Сразу видно, что парень не сидел без дела в своём родовом замке. У него отличная подготовка. Смотри! Уход! Ещё уход! Ух, какой удар! Не завидую я де Коверу! Мальчишка, наверняка, сломал ему рёбра! - с нескрываемым восхищением говорил герцог.
Что ж, нужно отдать должное этому де Грайану, - такого оруженосца не постыдился бы даже король французский. Стоит только посмотреть, как он двигается. Ничего лишнего, все движения точны и максимально отточены, а главное - эффективны. Уже десятка полтора преследователей выбыли из строя, а на мальчишке ни царапины.
И я, и герцог теперь прекрасно понимали, что Кристиану уже не уйти. Все двери заблокированы, в зал стекается всё больше людей и, рано или поздно, де Грайана просто прижмут к стене и схватят.
Так оно и случилось. Люди герцога, выстроившись полумесяцем, загнали де Грайана к стене и начали медленно стягивать кольцо. Тот пятился, пока не упёрся спиной в витражное окно. Сузившиеся глаза и напряжённое лицо говорили о том, что он ищет выход. Тщетно. С одной стороны надвигаются человек сорок преследователей, с другой стороны окно и высота в три человеческих роста. Он, наконец, осознал, что западня крепка и выхода нет, и стал похож на затравленную рысь. Глаза, как два лезвия, оскал кидает в дрожь. До этого оруженосец бился без оружия, видно, не хотел пускаться на крайности. Но сейчас, увидев, что шутки кончились, он вытащил корд и обвёл взглядом людей герцога. Что-то такое видно было в этом взгляде, что солдаты и рыцари поостереглись нападать. Нет, они не трусы. Но каждый понимал, что де Грайан, не найдя выхода, решил продать свою жизнь подороже, и первый, кто приблизится - покойник. Все уже убедились: этот юноша умеет убивать.
Герцог нетерпеливо подал голос:
- Что же вы, господа? Зверь загнан, осталось только схватить его. Или вы боитесь его клыков?
Толпа качнулась вперёд, кинжал описал широкий полукруг прямо перед лицами, а в следующий миг раздался звон стекла и оруженосец исчез. Только спустя несколько мгновений до нас дошло: де Грайан решился на последний отчаянный шаг. Заставив всех отшатнуться от взмаха кинжала, он сделал короткий разбег и, выломав плечом оконную раму, спрыгнул вниз.
В мёртвой тишине я шагнул вперёд и проговорил:
- Его высочество дал вам час на поимку беглеца. У вас осталось чуть больше половины часа. Подумайте над тем, что десятым может оказаться каждый из вас. А теперь, когда ваши шеи зачесались в предчувствии виселицы, я думаю, самое время продолжить поиски. Вперёд!
Солдат и гвардейцев как ветром сдуло.
- А вы, Шевалье де Риаваль! Вы, похоже, обещали его высочеству либо оруженосца, либо свою голову. И сами назначили себе срок - полчаса. Так вот: ваше время истекает, а мы не видим ни того, ни другого.
Риаваль, ни слова не говоря, вынул меч, взялся левой рукой за остриё, а правой поудобнее перехватил рукоять и ударил себя по горлу. Из перерубленной артерии фонтаном брызнула кровь. Практически обезглавленный, он рухнул на пол. Что ж, я всегда подозревал, что у Риаваля сильный характер.
Рыцари и бароны, стараясь не смотреть на мертвеца, толпой покинули зал. Я, в свою очередь, поклонился его высочеству и отправился выполнять данный мне приказ.

РАССКАЗЫВАЕТ КРИСТИАН ДЕ ГРАЙАН

От удара о землю у меня перехватило дыхание. В первый момент мне показалось, что я разбился в лепёшку. Но, видимо, не зря говорят, что фортуна любит смелых. Я приземлился не на камни замкового двора, а на большую клумбу в герцогском саду, и поэтому ничего не сломал. Вскочив на ноги я, прихрамывая, побежал прочь - нечего дожидаться, пока прихвостни герцога снова перекроют все выходы. Я бегло огляделся. В сад можно попасть тремя путями: через дверь в герцогских покоях, через боковую калитку, ведущую, по всей видимости, в замковый двор, и по лестнице в крепостной стене. Я избрал калитку. Но не успел я сделать и трёх шагов, как эта самая калитка распахнулась и из неё вышел солдат.
Заметив меня, он ничуть не удивился, а не спеша пошёл ко мне. По облегчённым доспехам и длинному двуручному мечу я узнал воина из полка меченосцев. Насколько мне было известно, меченосцем можно было стать, только прослужив предварительно пять лет в каком-нибудь полку попроще и при этом зарекомендовать себя отличным фехтовальщиком. Если я всё правильно понял - так просто мне не уйти.
Меченосец, вдруг, оттолкнулся от земли и, сразу сократив расстояние, рубанул сверху вниз. Там, куда он метил, меня уже не было, но удар оказался с подвохом: меч, почти достигнув земли, без переходов и остановок взвился вбок и вверх. По логике, я должен был продолжать уходить дальше вправо, - мне было бы удобнее уходить именно туда, - но и мечнику удобнее было, чтобы я уходил вправо, и поэтому я совершил почти невозможное: перепрыгнул через меч и оказался слева от меченосца, там, где он меня не ждал. Передо мной был незащищённый бок солдата и я, не дожидаясь, пока тот развернёт меч, ударил его кинжалом. Но меченосец был опытным рубакой. Он отбил мой корд перекрестием меча. Два других моих удара также пропали впустую. Я наносил удары по разным траекториям: колющие, рубящие, полосующие. Кинжал плясал в моей руке, возникая то справа, то слева, то снизу, то сверху. Скоро он перестал быть заметным. Вместо кинжала, шипя, разрезала воздух извилистая серебристая лента. Да, видно, соперник мой оказался настоящим мастером. С лёгкой улыбочкой он отражал смертельные удары - корд только иногда лязгал по латам, самого же меченосца я даже не поцарапал.
Пора бы уже заканчивать эти игры. С минуты на минуту в сад ворвутся люди герцога, а я безнадёжно увяз в схватке. Главное сейчас - "прилипнуть" к меченосцу. У него преимущество и в длине оружия, и в длине рук. Если ему удастся оторваться от меня и он поведёт бой с дальней, удобной для него дистанции, мне совсем туго придётся.
Мечник постоянно предпринимал такие попытки, прекрасно это понимая. Но уходить всегда легче, чем преследовать. Мой противник сделал шаг назад и, когда я бросился за ним, резко выкинул меч мне навстречу. Я уклонился и лезвие хищно вспороло воздух слева от меня. Но за время, потребовавшееся мне на уклон, мой соперник ушёл. И снова длинный меч кромсает пустоту вокруг меня, и снова я вынужден лишь огрызаться короткими контратаками.
Из дверей, ведущих в покои герцога, послышался топот и голоса. Через несколько мгновений солдаты будут здесь. Мне стыдно в этом признаваться, но именно теперь отчаяние поселилось в моей душе. Такое впечатление, будто бьёшься с гранитной скалой: куда ни ударишь - везде непробиваемый камень. Когда-то отец, обучая меня, говорил: "Ни в коем случае не допускай, чтобы в бою тобой владели эмоции. Иначе ты сам добавляешь себе ещё одного врага. Кроме борьбы с противником тебе нужно будет бороться с самим собой. Будь максимально собран и спокоен. Если почувствуешь гнев, страх или отчаяние - вырывай их с корнем и сразу. Стоит пустить их в своё сердце - и ты мертвец!"
Я сумел победить отчаяние.
Мой враг вдруг опустил меч и сказал:
- Я тебя не видел. Ты можешь идти.
Он поклонился мне, развернулся и, неся тяжёлый меч на плече, скрылся за дверью. А из другой двери уже выбегали гвардейцы.
- Вот он! Не дайте ему уйти! - орал их начальник.
Я бросился к выходу. Слева от меня, высекая синеватые искры о каменные плиты, ударила алебарда. Ещё одна вонзилась в калитку. Я открыл калитку и успел проскочить, прежде чем ещё две алебарды прошили её насквозь.
Вновь началась беганина по сумрачным коридорам замка. Я старался как можно больше перемещаться, но иногда затаивался где-нибудь в тёмном переходе и ждал. Как только видел кого-то их стражи - бесшумно подкрадывался сзади и перерезал горло. Я знал, куда иду, и понемногу приближался к цели.
Вот впереди длинный коридор. Он хорошо освещён, и из конца в конец ходит здоровенный гвардеец. Подкрасться к нему незаметно не получится - через каждые пять шагов на стене горят факелы. Я выдам себя тенью. Рубиться с ним в открытую нельзя - поднимется шум. Но выход есть. У меня в сапоге всё ещё остаётся нож. Я дождался, пока гвардеец развернётся ко мне спиной, шагнул в коридор и взмахнул рукой. Вращаясь и издавая тихий шепчущий звук, нож полетел в цель. В последний момент гвардеец что-то почувствовал и начал разворачиваться, чуть наклонив голову. Он так и умер с ножом в височной кости.
А цель моя была уже близка. Я направился к выходу, но двери распахнулись и, кого, вы думаете, я увидел? Прямо передо мной стоял Арно де Жуаньяк собственной персоной.

РАССКАЗЫВАЕТ АРНО ДЕ ЖУАНЬЯК

Гвардейцы видели оруженосца в саду и снова упустили его. Он скрылся где-то в коридорах замка. Я собрал самых верных и надёжных людей и мы начали методично прочёсывать вест замок. Постепенно мой отряд дробился, пока я не остался совсем один. Проходя по какому-то тёмному коридору, я обо что-то споткнулся. Это было тело гвардейца. Оно лежало в красной липкой луже, горло перерезано от уха до уха. Спустя некоторое время я наткнулся ещё на один точно такой же труп, потом ещё на один. Всё стало ясно. Мальчишка, действительно, очень неглуп. Он избрал единственный верный путь. Зная, что все выходы из замка заблокированы, а стены слишком высоки, он решил уйти через эту лазейку.
Дело в том, что в одном месте стена замка не превышает тридцати локтей и при должном навыке и везении можно спрыгнуть на землю. Как только я понял всё это, я помчался наиболее прямым путём к этому месту. Берегитесь, юный де Грайан! Я просчитал все ваши шаги наперёд.
Я прибежал в нужное место, удостоверился, что Кристиан там ещё не появился, и решил пока спрятаться в переходе, выходящем на замковую стену. Я открыл двери этого самого перехода и… за ними стоял оруженосец вице-канцлера и нагло усмехался. В следующий миг чудовищная боль в животе затмила сознание и я, цепляясь слабеющими пальцами за камни кладки, стал медленно оседать на землю. А этот дьявольский оруженосец по-дружески приобнял меня за плечи, ударил ещё раз и, провернув кинжал в ране, прошептал мне на ухо:
- Ну что, ледышка, теперь то ты растаешь?
Холодно. Боже, как холодно. Холод разливается по телу, коченеют руки. Кажется, внезапно наступила зима. По-моему, я даже вижу пар от дыхания.
Я пытался оттолкнуть де Грайана, пытался позвать на помощь, но руки не слушались, а крика не получалось. Мой убийца разжал смертельные объятия, перешагнул через меня и ушёл. Словно в тумане я видел, как удаляется его спина, затянутая в чёрную кожу.

РАССКАЗЫВАЕТ КРИСТИАН ДЕ ГРАЙАН

В этот раз я прыгал с высоты очень аккуратно. Сначала повис, держась руками за край стены и тем сократив высоту, потом оттолкнулся и полетел вниз. Глупо было сломать ногу, когда до спасения один шаг.
Удостоверившись, что мой прыжок никем не замечен, я во всю быстроту ног побежал через поле. Мне нужно как можно быстрее пересечь открытое пространство перед замком и добежать до реки. Небольшая речка текла чуть больше, чем в тысяче шагов от внешнего кольца замковых стен. Но в том-то и дело, что пробежать эту тысячу шагов не так-то просто. Ровный, как стол, луг с небольшим уклоном к реке, отлично просматривался часовыми с башен. Посреди этого луга росли несколько берёзок. Их гибкие белые стволы и пожелтевшая листва смотрелись необычайно красиво на фоне малахитовой зелени травы. Когда расчищали пространство вокруг стен замка, их почему-то не вырубили. Но вряд ли стоит подозревать герцога и его людей в поэтичности или в склонности к созерцанию красивых пейзажей. Всё гораздо проще и прозаичнее. Берёзки, наверняка, оставили, как пристрелочный ориентир.
Я не покрыл и четверти расстояния, как мне позволили в этом убедиться. Где-то позади завопил часовой, потом другой, третий. И сразу же вокруг засвистели стрелы. Сначала стрелки били неприцельно и я только наддал ходу. До берёзок оставалось всего-то шагов сорок. Постепенно стрелы стали ложиться всё плотнее и мне пришлось вспомнить, как уходить из-под обстрела. Нужно передвигаться по ломанной траектории, кидаться из стороны в сторону, внезапно приседать, высоко подпрыгивать, но не в коем случае не повторяться, - иначе опытный стрелок без труда просчитает ваше следующее движение и всадит стрелу между лопаток.
Я бежал, а тяжёлые арбалетные стрелы со шмелиным гудением разрезали воздух, впивались в землю у моих ног, одна из них расщепила крайнюю берёзку. Где-то позади проскрежетали цепи и с грохотом упал подъёмный мост. Я оглянулся на бегу. Ага, вот и кавалерия. Тускло отсвечивая латами, из ворот плотным строем вышли на рысях не менее сотни рыцарей. За ними следовали егеря с собаками.
И тут, словно хищная птица упала с небес, в плечо мне ударила стрела. От удара арбалетной стрелы я упал, как подкошенный. Но кольчуга, одетая под камзол, снова выручила меня. Я тут же вскочил и, немного покачиваясь, припустил к реке. Оставалось совсем немного и во мне росла, крепла уверенность - всё, спасён!
Не снижая скорости, я оттолкнулся от берега и, на секунду зависнув в воздухе, штопором вошёл в воду. Разгорячённое тело даже не почувствовало холода. Вынырнул я у противоположного берега под зарослями ивняка, склонившегося над рекой. Никем не замеченный, выбрался на берег и растворился в лесу.

РАССКАЗЫВАЕТ ФАБЬЕН ДЕ БРИСАР

Шёл 14…-ый год. Вероломные англичане никак не хотели утихомириться. Снова и снова, как волны на скалистый берег, накатывались они на бедную Францию, измождённую многолетней войной.
Каждый считал своим долгом освобождение родины. Англичанам нужно было дать такой отпор, чтобы они, наконец-то, уразумели: соваться в чужие земли нехорошо, иногда это чревато прогулкой на тот свет. Поэтому все мы снова собирались под знамёна с королевской лилией. Местом сбора был назначен Руан, и по всем дорогам потекли войска. Громыхала латами рыцарская конница, положив на плечо длинные копья, тяжёлым солдатским шагом шла пехота, скрипели колёсами бесконечные обозы.
Я находился в отряде герцога Анжуйского. В нём были рыцари из северных провинций: Анжу, Нормандии, Эльзаса, Лотарингии, Шампани и Труа. Весь цвет рыцарства сел на коней. Несметное количество тяжёлых всадников растянулось на многие мили. Куда ни глянешь - везде блещут доспехи, колышется лес копий, хлопают на ветру флажки, радуют глаз яркими красками гербы на щитах и одеждах воинов Красота!
С самого начала похода я пребывал в состоянии какого-то бесшабашного веселья, мальчишеского восторга. Хотелось заорать во всё горло или запеть песню. Мне едва удавалось сдержать себя. Всё-таки мне уже двадцать шесть лет. Пять лет назад меня посвятили в рыцари, а подобное поведение не к лицу человеку, носящему золотые рыцарские шпоры.
Я выступил в поход не один. Совсем недавно мне удалось выделиться из среды простого рыцарства, которое только и распоряжается, что собственным мечом. Я же вёл ещё двоих воинов. Они ехали рядом со мной, и я с радостью сознавал, что начало положено: у меня под командой есть люди. Пусть их пока только двое, но будет больше. Главное - почин. Пятьдесят процентов феодалов не могут себе позволить даже оруженосца.
Я гордился собой, и потому ехал, подбоченясь. Новенькие, сделанные на заказ, доспехи приятной тяжестью облегали тело. Из-за тайного желания покрасоваться я даже шлем не снял, хотя было довольно жарко. Эх, видел бы меня кто-нибудь из моих старых знакомых, кто-то из моей развесёлой компании! Но прошло уже десять лет с тех пор, как я служил при дворе герцога Филиппа Нормандского. Весёлые были времена! Золотая пора юности! Давно уже нет в живых герцога Филиппа, нет в живых и многих из моих друзей. Остальных судьба разбросала по свету - не сыщешь. Эх, да что вспоминать. Сейчас у меня новые друзья: дворяне из одного со мной отряда, земляки, соседи по феодальным владениям. Мы едем, весело переговариваемся. Настроение у всех отличное.
Вот, вдали, стали видны башни и стены Руана. Ещё час - и мы будем в городе.
Вдруг сзади послышался грубый окрик:
- Эй, посторонись! Дайте дорогу!
Все мы обернулись. Параллельно нашей колонне шёл другой отряд. Впереди, колонной по четверо в ряд, рысят всадники. За ними, чётко печатая шаг, идут меченосцы, и солнце играет на лезвиях их двуручных мечей. Дальше шагают арбалетчики. Завершают строй тяжеловооружённые пехотинцы.
Проходящий отряд приковал всеобщее внимание. Все мы, как на чудо какое-то, смотрели на этих воинов. И, право, было на что посмотреть. Все, от капитана до солдата, плечистые, здоровые и, несомненно, очень сильные. Все закованы в чёрно-серебристые доспехи, набранные частично из полированной, частично из воронёной стали. В отличие от наших, их доспехи не стучат, не гремят, вообще не издают никаких звуков, что говорит об их высочайшем качестве. Такие латы стост целого состояния, во всяком случае, в два, в три раза дороже, чем мои. Всадники едут на одинаковых, как на подбор, вороных жеребцах. Глухие шлемы царапают душу узкими прорезями для глаз. Кажется, что за этими зловещими масками скрываются не люди, а ужасные создания из потустороннего мира. Ни плюмажей, ни султанов, ни разноцветных одежд, - только сверкающая сталь и холодная чернота.
У меня по спине прокатился холодок и растаял где-то в пояснице. Да, неслабые ребята. Если союзники при виде их вздрагивают, то что же будет с врагами? А ещё они все как-то величественно красивы, не хочется отводить глаза. Этот отряд - словно воплощённая сила и мощь., чьи же это воины?
Ход Интересно моих мыслей был прерван словами Фернана Дильи, старшего в нашем десятке. В установившейся тишине он произнёс:
- О, идут, красавцы! Всё правильно, - как только где-то начинает пахнуть жареным, они тут как тут. - В его голосе слышалась изрядная доля недовольства.
А один из рыцарей, молодой Шевалье Редо, негодуя, сказал:
- Ишь ты! Дорогу им давай! Что это за персоны, чтобы цвет французского

дворянства уступал им дорогу?
На что Фернан ответил:
- Тише, сударь! Говорите тише! Если вас услышат эти бестии, тогда несдобровать нам всем. Не то, чтобы я их боюсь, но валяться где-нибудь в придорожной канаве с пробитым черепом, так и не увидев англичан, мне как-то не хочется.
Снедаемый любопытством, я спросил:
- Позвольте поинтересоваться, мсье Дильи! Кто же эти воины, внушающие вам такой страх? Кто их хозяин?
Хмуря и без того насупленные брови, Фернан проговорил, обращаясь не столько ко мне, сколько к нам всем:
- Эти ребята считаются лучшими солдатами во всей Франции. Они никогда не лезут в драку по пустякам, но уж если дерутся - мёртвых считают на тысячи. Это так называемые "василиски" - личная гвардия графа де Грайана.
- Постой, постой! Какого это де Грайана? Знавал я одного с такой фамилией. Но того де Грайана уж лет десять как в живых нет. - Я заметил заинтересованные взгляды окружающих и пояснил:
- В юности, лет шестнадцати от роду, довелось мне служить оруженосцем у одного из вассалов герцога Нормандского. И были у меня друзья, тоже люди благородного сословия, такого же, примерно, возраста, да и род занятий схожий. В общем, одного со мной поля ягоды. Вместе мы всегда отлично проводили время, забавлялись от души. Так вот, один из самых близких моих друзей и носил такую фамилию. Он любил подраться и подурачиться, но парень был хороший. Как-то ночью Кристиан ушёл в город и не вернулся. Наверное, затеял драку в каком-нибудь кабаке, да там его и подрезали. Вот уж убивался его сеньор вице-канцлер граф Амбренский! Он любил де Грайана, словно собственного сына. Вот только было это десять лет назад и графом де Грайан не был.
- Знаете ли, а ведь графа де Грайана зовут Кристиан. Совсем как вашего мёртвого друга. Да и графом он стал сравнительно недавно. Этот высокий титул ему пожаловали за то, что в сражении при Фолькерке он пробился к главнокомандующему британской армией лорду Кригсдейлу, порубил всех его телохранителей и наделал в самом лорде столько дырок, что тот стал похож на решето для откидывания вермишели. Мало того, когда англичане увидели смерть своего командира, они взвыли от бешенства и кинулись мстить. Решили убить смельчака. Да не тут-то было. Когда мы, наконец, пробились к де Грайану, он стоял на куче искромсанных англичан, в правой руке - меч, в левой - голова лорда Криксдейла, доспехи багровые и дымятся от вражеской крови, а сам даже не ранен. После боя сам король троекратно облобызал его и со слезами на глазах пожаловал ему графство и шесть тысяч ливров годового дохода…
Я больше не слушал Фернана. Только сейчас я заметил, что у солдат, проходящих мимо нас, на панцире, с левой стороны, вычеканен чёрный василиск. Точно такой же василиск был вышит на камзоле моего рано погибшего друга. У меня больше не осталось сомнений. Я вонзил шпоры в бока лошади и помчался в голову колонны, но, как ни спешил, догнал их только перед самым замковым мостом. И вот я увидел, что у моста, сбоку от дороги, в окружении многочисленных оруженосцев и телохранителей, стоит рыцарь в прекрасных доспехах из серебристой стали. На груди извивается василиск, только не чёрный, а золотой. В вышине трепещет на ветру графское знамя. На всё это я взглянул лишь мельком, потому что во все глаза смотрел на лицо рыцаря.
Высокие скулы, густые брови вразлёт, длинные волосы рассыпались по плечам, одна прядь падает на лоб. Глаза со спокойным прищуром. Черты лица правильные, но немного резковаты. Жёсткий взгляд бывалого воина. Как ни вглядывайтесь в его глаза, вы не увидите там ни тени жалости. Этот человек привык посылать людей на смерть, но сам давно на "ты" с костлявой старухой и ничуть не дорожит своей жизнью. От всего облика веет несокрушимой уверенностью и силой. Он словно предупреждает: "Осторожно! На каждый ваш удар я отвечу двумя!" Сразу видно, что этот человек всегда руководит ситуацией, управляет ею. Но нет никакого превосходства или бахвальства. Он - сама уверенность, никогда не переходящая в самоуверенность, болезнь, так присущую многим властьимущим. Человек осознаёт свою силу, но не кичится ею. Сила - его суть.
Да, Кристиан изменился, но не настолько, чтобы его нельзя было узнать. Где-то правее сердца возникло щемящее чувство, когда я утвердился в мысли, что передо мною мой, казалось бы, навсегда утерянный друг. А пока я, переполняемый чувствами, разглядывал своего товарища юношеских лет, он смотрел, как его отряд подходит к мосту и строится. На мужественном лице ничего не отражалось. Между тем, капитан отряда легко соскочил с лошади, сделал несколько шагов к Кристиану, пал на одно колено и чётко отрапортовал о прибытии отряда его светлости.
Кристиан шагнул навстречу своему капитану, подал ему руку и одним рывком поднял его с колена. Рыцари, звякнув стальными нагрудниками, обнялись. Только тут лицо де Грайана изменилось. Оно утратило обычную суровость и невозмутимость и чудесно осветилось изнутри. Видно было, что двух воинов связывают не только узы вассала и сеньора, а настоящая боевая дружба, то, что ценится больше всего на свете.
Я почувствовал, что самое время мне вмешаться. Спрыгнув с коня, я подошёл ближе и сказал:
- Привет, Кристиан! Ты, наверное, не узнал меня. Это я, Фабьен, Фабьен де Брисар. Твой друг.
Видя, что Кристиан никак не реагирует, а всё так же спокойно и несколько насмешливо смотрит на меня, я заторопился, объясняя:
- Помнишь дворец герцога? Помнишь наши забавы, как мы тогда отделывали этих мужланов, как ты тогда пропал?
- Да, естественно, я всё помню.
Услышав это, я чуть не задохнулся от радости и раскрыл объятия своему другу. А он, он просто пожал мне руку и сказал:
- Здравствуй, Фабьен! А теперь извини, меня ждут. До встречи!
Он развернулся и стал отдавать приказы своим офицерам. Его голос звучал сухо и звенел металлическими нотками. Офицеры помчались исполнять приказы. Их отрывистые команды понеслись вдоль по строю. И вот уже весь отряд, словно исполинское чёрно-стальное чудовище, разворачивается походной колонной и втекает на мост. Кристиану подводят коня, он садится верхом. Оруженосец подаёт ему шлем, украшенный золотой графской короной, и человек, которого я называл своим лучшим другом, ни разу не обернувшись, уезжает.
На меня повеяло могильным холодом. Я стоял, как в чаду, не замечая ничего вокруг. Ощущение такое, будто на голову одели железный казан и долго-долго колотили по нему палками. Мимо проходили войска, но я их не видел. Если бы меня не окликнули однополчане, я простоял бы до вечера.
Меня, словно ребёнка, подсадили на коня. О чём-то расспрашивали. Вокруг были заботливые, участливые лица. Но я не видел их. Перед глазами неотвязно стояла одна и та же картина: широкая спина моего друга, покачиваясь в такт лошадиному шагу, удаляется от меня и пропадает за воинской колонной.
Когда я немного пришёл в себя, Фернан Дильи спросил:
- Ну что, это тот, кого ты знал? Это твой друг?
Глядя перед собой пустыми глазами, я ответил?
- Нет. Это не он.